Майонезовские сказки (СИ)

Профессор, воспользовавшись тем, что у Че от восторженной речи пересохло горло, и ей потребовался глоток чая, начал свою вечернюю историю: «А я, однажды, в детстве поехал с отцом в музей при мединституте. Первое, что мы там увидели, была высохшая мумия – подарок Каирских медиков. Но моё внимание привлекли банки с формалином, в которых плавали человеческие эмбрионы, всего было девять банок, то есть, на каждый месяц внутриутробного развития – свой экспонат». Отец сказал: «Посмотри, и у тебя, и у меня, и у каждого из нас имелись жаберные щели и хвост, мы были похожи на головастиков. За девять месяцев наше тело прошло всю эволюцию, которая длилась миллионы лет, когда тело человека естественным путём свободно приспосабливалось к условиям этой планеты, потому что основной принцип творчества – это свобода. Первоначально тело человека развивалось в воде из маленькой клеточки, и каждый из нас внутриутробно развивается в воде из маленькой клеточки. А когда пришло время, Бог сотворил Адама – Божьего человека. К тому моменту уже вся планета была населена животными, птицами и гадами морскими, которых тоже сотворил Бог. Среди них жили и те, природные, человекоподобные, не отличавшиеся от животных. А Адам был совсем другим, не таким как они, не таким, как мы, он был запрограммирован (отец произнёс какое-то другое слово) на вечность».

Я сказал отцу: «Но ведь Бог создал всех зверушек за один день!?» Отец ответил: «Да, но длинна Божьего дня отличается от длинны нашего дня, например, человек живёт 70-80 лет, а клетки, которые входят в состав его организма, живут 2-3 дня, но для них это большая полноценная жизнь с детством, юностью, зрелостью и старостью! Так и наш мирок – всего лишь подсистема в огромной системе под названием Вселенная».

Когда я подрос, то сообщил отцу: «Я думаю, что на нашей планете имеют место все три источника происхождения человека: Божественный, Космический и Эволюционно - природный». Отец задумался и сказал: «Источник один – Божественный, потому что корень один, а из него выросли три ветки. Мои батюшка и дед были глубоко – верующими учёными, как впрочем, и Ньютон, и Декарт, и Лейбниц, и другие, кто что-то внесли в науку, я, к сожалению, отношусь к тем, кто выносит из науки, веря только в свои амбиции. Жаль, что Отца уже не было в живых, когда я узнал, что Вселенная возникла из сверхплотного взорвавшегося зерна, и по форме напоминает ель, и эта ель, представьте, продолжает расти!»

- Я о чём-то таком догадывался, - сказал внимательно слушавший Пыш, - когда писал стихотворение «Ель».

- Прочти его для нас, - попросила Мушка.

Пыш начал читать спокойно и по – взрослому:

«Луной окрашен и метелью

Тянулся мир огромной елью,

Но роста этого свободней

Была небес зелёных шалость,

И колоколенка казалась

Игрушкой с ёлки новогодней;

Висели матовые долы

И деревеньки под снегами

С собачьим лаем, огоньками,

Дымком и звоном на Николу!

На ветках ангелы смеялись,

Друг другу щёки растирая,

Звенели ключики от рая

В их рукавичках и казались

Все тени длинными цветами,

Неведомыми, без названья.

Снежинки – лики Мирозданья,

На нитях словно, опускались.

А ель счастливая росла,

Хвоинки – души поднимая,

Луна, как шишка золотая,

В морозном воздухе плыла…»

Мушка счастливо вздохнула.

- Хорошие стихи, Пыш, - сказала тихо Че, - такой же воздух серебряный был, когда мы ехали из театра и являлись свидетелями тоже какого-то таинства. Но так ли важны, друзья, детали и подробности о нашем мире, когда есть главное: любить Бога и ближнего? Я это поняла отчётливо в соборе святого Петра в Риме.

- Вы не правы, дорогая, - очень мягко произнёс профессор, - наш мозг устроен как познающий инструмент, он не может жить без анализа «деталей», как душа не может жить без творчества, а сердце – без любви…

Че, почему-то, вся, как девушка, зарумянилась, опустила глаза и занялась кексом.

Наступила тишина. Только из тёмного уголка под стук колёс раздавалось непринуждённое: «Хры-хры-пиу, хры-хры-пиу…»

Часть вторая. Липкие и мутные.

Снега писал здесь Брейгель Старший,

Собак и лесенку к воде,

И только в них не видно фальши,

Да может быть ещё в тебе…

Из соч. проф. Войшило.

На небосклоне поднялось розовое солнце, по направлению к которому умчался скорый поезд.

- Ну вот, зайки, мы и в Зелёном Лесу! – воскликнула Че, осматриваясь и грациозно поправляя белокурый парик.

- Что-то не вижу ничего зелёного: ни дерева, ни кустика, - недовольно заявил Фига.

- Да-да, ни мха, ни лишайника, - поддакнул профессор.

Из здания вокзала вывалила толпа маленьких оборванцев – попрошаек, которые во мгновение ока плотным кольцом окружили Тётушку Че и её спутников.

- Ах ты, бедняга, - сказала Т.Ч. чумазому хромому ребёнку, - на, тебе монетку, хорошо хоть, что ты не слепой!

- Да, мадам, это хорошо, - отвечал сипло попрошайка, - когда я был слепым, все старались меня надуть и пихали мне рваные и фальшивые деньги!

Подхватив костыли, оборванец помчался со скоростью олимпийца к заброшенным постройкам. Его товарищи, получившие монетки от других участников экспедиции, последовали примеру «хромого» и исчезли в развалинах. И тут все жалостливые благотворители обнаружили, что у них отсутствуют и большие кошельки, и портмоне.

- Не плохое начало! – констатировал профессор, - Угораздило остаться в чужой стране без денег! Не огорчайтесь, однако, друзья, у меня уцелели золотые часы и платиновые запонки!

- А у нас с Рокки есть золотые серьги с жемчугом, не всё уж так плохо! – бодро отозвалась Че, - Вперёд к Ньютону!

Привокзальная площадь, грязная и пыльная, сужаясь, перешла в такую же грязную улицу, по правой части которой путники увидели вывеску: «Ресторан Исаак Ньютон».

- У меня, к счастью, завалялись в кармане два зелепана, рыжий оборванец дал мне сдачу с десятки! На чай хватит! – весело произнёс профессор и первым шагнул в полумрак пропахшего табаком заведения.

На стене небольшого зала висел портрет Ньютона, такой закопчённый, что парик на мэтре казался серым. Под портретом висел афоризм, якобы, принадлежавший великому учёному: «Ниточка из наших сосудов дважды огибает земной шар».

Профессор хмыкнул и сказал: «Исаак бы удивился». Под афоризмом спала толстая серая сибирская кошка. Компания Тётушки Че уселась за большой липкий стол. Из боковой двери выплыл заспанный, похожий на деревенского парня, официант в помятой одежде.

- Что изволите заказать? – спросил он у профессора, приняв его за главу клана.

- А что предложите? – непринуждённо спросил профессор, закинув ногу на ногу.

- Сегодня дежурное блюдо: язычки соловьёв, запечённые в меду в лепестках чайных роз.

- Вы шутите? Это блюдо из меню древне – римских язычников во времена чревоугодных оргий! – с удивлением воскликнул профессор.

- А мы и есть язычники, мы поклоняемся розово-зелёной курице, - невозмутимо ответил официант.

- Но ваш патрон был глубоко – верующим, - сказал Войшило, кивнув на Ньютона.

- Кого Вы имеете в виду, директора Монетного двора? Он и сейчас жив, и тоже поклоняется курице, - равнодушно ответил официант.

- А Вам не кажется странным, найти в шкафу свои старые детские шортики и пытаться натягивать их на свой взрослый зад? - спросил профессор серьёзно.

- В детстве сенокосилка отрезала мне руку, год назад мне сделали удачную операцию: пришили чужую руку. Она мне очень мешает. Так же мне мешают Ваши слова, - признался чистосердечно деревенский парень.

- Понимаю, понимаю, - сочувственно произнёс профессор и предложил огласить список «блюд попроще».

- Для простолюдинов: печень молодого кота; кроличьи уши, тушёные с капустой; суп из плавников черепахи, - доложил бесстрастно официант.