Майонезовские сказки (СИ)

- Маменька, - заговорил огорченный Кро, - когда мне было десять лет, Вы мне посоветовали никогда не петь, потому что мне Михаил наступил на уши. Но как мне реализовать мой творческий потенциал?!

- Ты его реализовываешь каждый день, малыш, в своей любви к близким, - очень серьезно заклокотала старая Че, - в тебе,

зайке, истины один процент, но им ты работаешь на все сто процентов. А в некоторых сверхчеловеках истины сто процентов, но они своей стопроцентной истиной пользуются только на один процент.

- Мамочка, - вмешалась в разговор Ро, - ведь Пышка пишет, и не всегда удачно!

- Девочка, в Волшебном лесу не принято говорить о недостатках близких, - наставляла Че, - набралась европейского свободомыслия, волтерьянка! Стихи – это живая душа, чем потом восстановишь свою душу, чтобы любить?! Любите любить, а не самореализовываться! И стремитесь к миру в сердце, а не к протесту! И не смотри на меня так, Рокки, словно я объелась «Хандропсиха»! Я боюсь твоих взглядом столько же, сколько укусов моей лисьей горжетки!

- Но, мамочка, - не унималась Ро, - творческий процесс помогает справляться с внутренней агрессией, чтобы не стать сапинсом! У нас с Кро отлично получается дуэт пастуха и пастушки!

- Пусть твой «король верхнего До» вместе с утками раскрашивает матрешек! – отрезала Че, - А поэт – это полуголодный, полубольной, безнадежно влюбленный человек! Когда Рембо читал про своего «бродяжку-муравья», мы плакали от безысходной нежности, потому что поэт – это исключительное явление! Редкое!

- Хорошо, мэм, - кротко отвечал бледный Кро, - но, что нужно? Надеть на Вашу фигуру платье из золотой парчи?

- Пожалуй, нет, - рассуждала Тетка Черепаха, - это может привлечь внимание полицейских. Твоя задача: вместо фарфорового подноса вложить в мою левую руку вот это большое меховое белое и пушистое сердце. Его мне давным давно на восьмое марта подарили утки.

- Но, маменька, - возразил Кро, - оно не такое уж белое, и сзади на нем вышито: «Лола – кусок прикола», и эта торчащая петелька?!

- Не зацикливайся на мелочах, зайка, - отвечала Че, - у Шерлока ясный ум, он поймет мой знак, а ты, главное привези домой фарфоровый поднос!

Она вырвала из старого блокнота пожелтевший листочек, свернула его и сказала строго: «Это вложи в карман моего халата, чтобы был виден уголок!».

Взволнованная Че пошла переодеться ко сну. Щеки её пылали, глаза блестели, зона Брока – Вернике была активна, как никогда. Переодевшись, старушка вышла на крыльцо, впустив в прихожую морозное облако.

- Ро, - проговорил робко Кро, - может быть в этом листочке написаны критические замечания по поводу шляпок королевы?

Ро нерешительно развернула листочек и прочла вслух:

«Как приготовить старинную русскую окрошку «Барынька».

Нужно отварить кусок свежей дичи,

три картошины и одно гусиное яйцо.

Процедить крынку холодного хлебного

кваса, не оставляя корочек.

Достать из погреба мисочку сметаны,

чтобы в ней стояла ложка.

Сорвать светло-зеленый огурец в пупырышках…»

Заговорщики переглянулись, улыбнулись и обнялись. Ро пошла собирать чемодан для мужа, а Кро – мыть посуду.

Раскрасневшаяся Тетка Черепаха в одной трикотажной оранжевой пижамке с изображением Дедов Морозов, несущих елки, стояла на заснеженном крыльце. Она воздела пухленькие ручки с короткими пальцами к разноцветным зимним звездам, выставила круглый живот навстречу ночной метели, тряхнула кружевным чепчиком и запела! Запела впервые за последние две недели! И как же она запела:

«Пускай все сон, пускай любовь - игра!

И что тебе мои порывы и объятья?!»[1]

И весь Лес оторвался от своих радиоприемников и забыл о прогнозе погоды на завтрашний день, внимая чудным звукам прекрасной песни о великой любви.

Лето 2012г.

СКАЗКА ТРЕТЬЯ. ВЕСЕННИЙ ДУБ.

Часть первая. Сказочные потрясения.

«Стихи Пышки уже не принадлежат ему, они

стали достоянием всего Волшебного Леса.»

−Тётка Черепаха

(Из речи на открытии памятника академику Лизалкину).

Пышка очнулся на дне глубокой воронки от артиллерийского снаряда. Поэт потрогал лоб, на нём, как рог единорога, возвышалась огромная шишка. Пыш посмотрел вверх, прямо над ним сияла полная жёлтая луна, покойная и бесстрастная, словно лицо китайского мандарина в феодальную эпоху.

Подул весенний ветерок, принёсший запах раскрывшихся почек, и у Пыша начала восстанавливаться память. Сначала он вспомнил «ту самую весну». Светила такая же луна, как сегодня. Пыш в белом костюме, а Мушка в белом атласном платье вышли из «Пыш-Холла». Они несли в руках зажжённые свечи, закрывая пламя от легкого ветерка, пахнувшего свежими тополёвыми почками. Ручка Мушки была золотой от света. Их путь лежал в старый заброшенный сад, мимо болотца, из которого торчали кочки в космах старой травы и с молоденькой зеленью на макушках. «Словно русалочьи головы в зелёных венках»,– подумал Пыш.

Мушка вздрогнула от ночной прохлады Они взялись за руки и вошли в ночной мокрый весенний старый сад, весь белый и душистый от цветущих яблонь и вишен. Два огонька плыли среди ветвей, две белые фигуры бродили между деревьев, два сияющих лица выражали восторг только блеском влюбленных глаз. Над их головами кружились ночные мотыльки, они садились к Мушке на волосы, и казалось, что её причёска украшена прозрачными цветами. Пыш, наконец, не выдержал и нарушил молчание: « Любимая, какие звезды! А в старой яблоне – сверчок!»

- Склонись, склонись скорей, любимый, и завяжи мой башмачок! – отвечала Мушка.

Пыш передал ей свою свечу и встал на одно колено, как средневековый рыцарь. Он застегнул её белую туфельку и нежно обнял худенькое тельце, озябшее под белым шёлком.

- Госпожа моя! – сказал Пыш и поднял лицо. Он встретил прекрасное лицо Мушки, всё золотое от света.

- Господин мой! – еле проговорила она и заплакала, и уткнулась своим золотым личиком прямо в вихрастую макушку Пыша. Они обнялись и плакали, и смеялись среди этой ночной красоты. Небо, звёздное и живое, опустилось к ним и благословляло их любовь и радость.

И от этой радостной любви у Пыша и Мушки нынешней весной родились два ангелочка, два чудесных младенца: девочка и мальчик! Пышка в восторге бежал по пригоркам, где уже зацвели подснежники на пушистых стеблях и разноцветные медуницы и кричал: «А-а-а-а!!!»… Пыш в восторге бежал по низинкам, где ешё лежал ноздреватый снег, и кричал: «Ааа-ааа!!!». Счастливый отец оглашал весь Волшебный Лес радостным кличем, в котором каждая пичужка угадывала и восторг, и благодарность, и преклонение перед великим чудом – чудом рождения новой жизни!

И вот все близкие собрались и склонились, затаив дыхание, в низком поклоне перед двумя младенцами.

- Пыш, сын мой, – заклокотала торжественным шёпотом старая Че, – ты должен дать имена детям!

- Я хочу, чтобы их звали «Подснежник» и «Медуница», – объявил Пышка, как и подобает поэту.

- Да будет так, – констатировала свершившийся факт Т.Ч.

Все обнялись и заплакали от большого-большого общего счастья.

...Пышка потрогал шишку на лбу, на глазах его блеснули слезы. Он вздрогнул, луну заслонили шесть чёрных силуэтов. Вверху, на краю воронки стояли котята с улицы академика Лизалкина.

- Помогите мне выбраться! – взмолился Пышка.

- Пыш, ты, конечно, хороший парень, но что скажет наш старший брат Эм?! – в один голос ответили котята.

Чёрные силуэты исчезли, а луна осталась. Пыш вспомнил «тот самый день».

С утра пришёл его близкий друг Фигурка. Он принёс красное вино и апельсины. Мушка нашла в шкафу гвоздику, мускатный орех, корицу и мёд. Втроём они дружно приготовили в старенькой кастрюльке глинтвейн. Фига кипятился, путался под ногами и всё повторял: «Ни в коем случае не кипятить, ребята!»