Том 4. Пожиратели огня (с илл.)

Перед тем как отдать распоряжение остановиться, Виллиго трижды огласил воздух своим вызывающим и грозным боевым криком «Вагх! Вагх! Вагх!», который тотчас же был подхвачен и его молодыми воинами. Дундарупы отвечали на него своим воинственным криком, и в течение нескольких минут только и слышались эти своеобразные возгласы и завывания дикарей, столь грозные и страшные, что могли бы нагнать страх и на самых смелых. Затем дундарупы принялись плясать и петь, сопровождая все это самыми вызывающими жестами и гримасами, но не отваживаясь подойти ближе.

Выведенный из терпения канадец не выдержал и воскликнул: «Пусть же не говорят, что я позволил этим ребятам смеяться над нами и не проучил их за это!». И, пробравшись позади своих товарищей, он незаметно присел и пополз, крадучись в высокой траве, по направлению к дундарупам.

Сначала можно было без труда проследить за направлением его движения по колыханию трав на пути, но по мере того, как он удалялся, движение трав становилось похожим на колыхание их от ветра, подувшего с востока, так что его товарищи полагали, что он остается на месте, между тем как он продолжал продвигаться вперед.

Прошло еще несколько минут. Дундарупы продолжали плясать и кривляться, сопровождая свои движения разными выкриками, и ветер время от времени доносил до слуха Виллиго самые грубые оскорбления, какими только можно было уязвить самолюбие австралийского туземца.

Доблестный вождь с величайшим трудом сдерживал свое бешенство. Ах, если бы у него было здесь хотя бы пятьдесят человек его воинов, как бы он показал им! Как бы он заставил бежать этих горланов, которые не осмеливались даже напасть на него одного! Не будь здесь его друзей белых, жизнь которых была поручена ему, он не задумываясь кинулся бы в самую их чащу со своими двумя юными воинами Коануком и Нирробой и показал им, как умеет умирать воин нагарнуков. Он перебил бы десятки этих подлых трусов прежде, чем погибнуть, а затем радостно затянул бы песнь смерти, стоя у столба пыток, гордый и надменный, как победитель.

Среди этого воя и воинственных криков дикарей почтенный Джон Джилыганг вдруг затянул своим гнусавым монотонным голосом Семнадцатый псалом Давида, сохраняя при этом полное спокойствие как будто он пел где-нибудь в церкви у себя на родине.

Вдруг из высокой травы поднялась, словно выросла из земли, высокая мощная фигура канадца; в тот же момент грянул выстрел, и вождь дундарупов, сраженный насмерть, упал лицом вперед на землю за то, что неосторожно выдвинулся несколько вперед, желая поддразнить своих врагов. Смерть вождя страшно поразила дундарупов, и песня торжества и издевательства разом уступила место одному общему крику ужаса и недоумения. Имя Тиданы, пробивающего головы, разом облетело всех.

Действительно, пуля канадца прошла и на этот раз между бровями вождя, пробив ему череп.

Вслед за первым моментом ужаса и недоумения последовали крики ярости и жажды мщения! Дикари подняли труп своего убитого вождя и отнесли его на небольшой пригорок, вокруг которого все собрались и стали держать совет: это было очевидно по оживленным прениям и возбужденным голосам. Более молодые настаивали на немедленном нападении, чтобы отомстить за убитого и разом уничтожить и нагарнуков, и их белых друзей. Но более старые стояли, видимо, за соблюдение необходимой осторожности и разумный образ действий. Не подлежало сомнению, что, решив пожертвовать тридцатью своими воинами, дундарупы в несколько минут могли бы уничтожить своих врагов. Но такое решение вопроса, над которым ни минуты не задумались бы европейские военачальники, было совершенно противно традициям австралийских племен, хотя их нельзя упрекнуть в трусости или недостатке мужества. Так, например, никогда не было видано, несмотря на страшные, ужасные пытки, неизбежно ожидающие воинов в случае неудачи, чтобы хоть один из них, попав в плен, старался спасти свою жизнь каким-нибудь неблагородным поступком — изменой своему племени или отречением от него. Война в глазах туземцев — это скорее всего борьба, соревнование в хитрости, ловкости и умении провести друг друга, причем каждый старается спасти свою жизнь и жизнь своих одноплеменников, чтобы тем самым досадить врагу и уничтожить как можно больше неприятелей.

Благодаря такому взгляду на войну туземцы прежде всего тщательно вычисляют выгоды, которые им может даровать победа, и всякий раз, когда, по их расчетам, что называется, «овчинка выделки не стоит», иначе говоря, победа обойдется дороже того, что она может дать, и им придется потерять больше людей, чем убить или захватить в плен, они отказываются от такой победы. Таковы, в сущности, чрезвычайно разумные традиции страны.

IX

ТУЗЕМЦЫ АВСТРАЛИИ ТОЧНО ТАК ЖЕ, КАК краснокожие Америки, снимают скальпы с убитых врагов и уносят их в родные деревни в качестве славных трофеев войны. Но этого недостаточно: они, кроме того, должны еще привести с собой и всех своих убитых, чтобы семьи тех могли должным образом оплакать их и воздать надлежащие почести во время погребения. Если бы число убитых воинов оказалось превышающим число кровавых трофеев, снятых с неприятеля, отряд, вернувшийся с таким уроном, считался бы даже своими единоплеменниками потерпевшим страшное поражение, хотя бы в действительности он и одержал блестящую победу и обратил в бегство всех своих врагов. Такой отряд должен был бы подвергнуться поруганию и издевательствам женщиной детей при своем возвращении в родное селение. А родственники убитых стали бы преследовать их неустанными проклятиями, издевательствами и насмешками, обвиняя их в том, что они бежали, как трусы, с поля сражения, не отомстив за своих падших на поле брани братьев.

Уже из одного этого видно, что мы очень заблуждаемся, полагая, что дикари сражаются врассыпную, без всякого определенного порядка. У австралийцев война ведется согласно строго установленным правилам и традициям, укоренившимся законам и требованиям, которые не осмелится нарушить ни один вождь, не возбудив всеобщего негодования со стороны своего племени.

Если же нарушение традиций и обычаев войны было бы слишком явным и повлекло бы за собой неудачу или несчастье, то предводители, которые одни только ответственны за все, ввиду беспрекословного повиновения им подчиненных во время войны, предаются на волю семей погибших на войне воинов. А эти женщины и дети, привязав недостойных вождей к столбу пыток, предают их самой страшной смерти путем ужаснейших пыток, какие они только могут придумать. Прежде чем нанести им последний смертельный удар, их мучители вырывают у них куски мяса, клочья волос, жгут их тело смоляными факелами, отрезают куски тела осколками кремня, словом, относятся к ним даже хуже, чем к военнопленным.

Почти не меньшим позором считается для вождей, вернувшись с войны, не принести с собой всех своих погибших воинов. Даже самая блестящая победа не может возместить этого позора; можно даже сказать, что такая победа почти не считается победой с точки зрения туземцев, так как принести с собой всех своих убитых — это первое доказательство победы в глазах как своих единоплеменников, так и врагов.

Так как все эти туземные племена ведут полукочевой образ жизни, то они не имеют представления о завоевательных войнах; также не имеют они понятия о возможности обложения данью или военной контрибуцией побежденного племени. Войны их возгораются по самым разнообразным мотивам, в большинстве случаев совершенно незначащим; и самым блестящим доказательством своего торжества над врагом, доказательством того, что враг был обращен в бегство, является то, что победители имели возможность подобрать с поля битвы всех своих раненых и убитых и помешать врагам сделать то же по отношению к своим.