Лэд

При появлении Лохинвара по зрительским рядам прокатился восхищенный гул. Это была такая собака, какую увидишь, ну, может, раза три за всю жизнь. Это была такая идеально красивая собака, какими были Сэмпл из Саутпорта, Серая Дымка, Конкурент из Хаугила, Ювелир из «Солнечного берега», Сквайр из Титтона. Это была такая собака, один вид которой приводит соперников по выставке в отчаяние.

Полная достоинства поступь, дымчато-серая шуба и сотня других черт — от благородной светлоглазой морды до длинного пышного хвоста — все в Лохинваре Третьем приковывало взгляд и вызывало восторг. Даже сердце Хозяйки учащенно забилось от его красоты (хотя ей было немного стыдно за это перед Лэдом).

Оказавшись у центрального столба, Глюр отстегнул поводок. Потом, положив одну пухлую ладонь на голову мраморного пса, а во второй держа недокуренную сигару, он послал напряженным зрителям широкую улыбку.

Его момент настал. Это был тот самый миг, который в общей сложности обошелся ему почти в десять тысяч долларов. Наконец-то он получит трофей, о котором будет говорить весь спортивный мир. А эти деревенщины, забиравшие куда менее ценные призы прямо у него из-под носа, уж как они будут таращиться потом на сокровища его трофейной комнаты!

— Готовы, мистер Глюр? — спросил судья.

— Мы готовы! — бодро отозвался Фермер с Уолл-стрит.

Он сделал глубокую затяжку, вновь зажал сигару между двух пальцев правой руки и той же рукой повелительно указал на первый столб.

Не прозвучало ни звука, ни ползвука команды, тем не менее Лохинвар сорвался с места и побежал ровно по линии, проложенной жестом его владельца.

Когда мраморный пес приблизился к нужному столбу, Фермер с Уолл-стрит щелкнул пальцами. В то же мгновение Лохинвар прервал бег и застыл без движения, обернувшись в ожидании нового сигнала.

А «следующий сигнал» оказался полной импровизацией. Когда Фермер с Уолл-стрит щелкал пальцами, то совсем позабыл о том, что в них был зажат окурок. В результате подожженный конец сигары оказался между большим и указательным пальцами возле самой ладони.

Раскатисто хрюкнув от боли, Фермер с Уолл-стрит уронил окурок и энергично затряс обожженной рукой в воздухе. Толстые пальцы стучались друг о друга словно концы ожиревшей плетки-девятихвостки.

Этот-то жест и увидел Лохинвар, когда обернулся, ожидая новую команду.

Однако пляска святого Витта в исполнении трясущейся руки под аккомпанемент неуклюжего степа и сочных ругательств не представляет собой сигнала ни для одного, даже самого умного рабочего колли. Не является сигналом и засовывание двух обгоревших пальцев в рот сигнальщика, а именно таким было второе движение, попавшее в поле зрения Лохинвара.

Не в силах расшифровать значение ни одного из этих уникальных жестов, собака озадаченно стояла на месте. Фермер с Уолл-стрит вскоре совладал с собой и махнул собаке, чтобы она бежала к следующему столбу.

Мраморный не шелохнулся. Да, наконец-то поступил сигнал, который был ему понятен. Но, как и полагается отлично обученным рабочим собакам, он с ранних лет усвоил, что сначала нужно исполнить одну команду и только потом приступать к исполнению следующей.

Ему дали команду двигаться в каком-то направлении. Он повиновался. Потом последовал хорошо знакомый ему сигнал остановиться и ждать указаний. И опять он повиновался. Затем он увидел целую серию бурной жестикуляции, значение которой не смог уловить. За долгий курс обучения псу внушили, что он должен дождаться, когда ему объяснят новые непонятные жесты, и только потом переходить к исполнению простого сигнала, который был дан последним.

Таким было правило в его собачьей школе. Если ученик не понимал команды, он должен был оставаться на месте, пока ему не разъяснят, что это была за команда. Ему нельзя было браться за выполнение другой команды, которая могла быть адресована другому ученику.

Вот почему мраморно-голубой пес стоял как вкопанный. Фермер с Уолл-стрит повторил жест, указывающий на столб номер 2. Лохинвар вопросительно смотрел на владельца. Фермер с Уолл-стрит махнул в ту же сторону в третий раз — и ничего не добился, только усугубил недоумение в глазах собаки. Лохинвар неукоснительно следовал урокам, заученным во время жизни среди шотландских пустошей.

Среди зрителей раздались смешки. Кто-то торжествующе воскликнул:

— Лэд победил!

Фермер с Уолл-стрит услышал это. И опять его самообладание куда-то делось. Да что же это такое, эти презренные селяне вот-вот отберут у него награду, которую он считал своей, да еще и насмехаются над ним!

— Ах ты дворняга полоумная! — заорал он. — Живо иди туда!

Это изречение ровным счетом ничего не значило для Лохинвара, кроме того, что его владелец потерял контроль над собой, а вместе с ним и весь свой скудный авторитет.

Глюр взбесился — ну, или подошел к этому состоянию так близко, насколько это возможно. Он пересек квадрат, схватил прекрасного мраморного пса за шиворот и пнул его.

А вот это уже было нечто такое, что собака поняла превосходно. Этот крикливый вульгарный великан, которого мраморный колли невзлюбил с самого начала, посмел применить насилие по отношению к нему — к нему, чемпиону Лохинвару Третьему, собаке-аристократу, с которым всегда обращались почтительно и чей норовистый характер так и не выправила никакая дрессировка.

В зрительных рядах раздался возмущенный ропот, но куда более грозное возмущение слышалось в рычании, исходящем из гортани Лохинвара.

В мгновение ока мраморно-голубой пес вырвался из хватки своего владельца. И практически в тот же миг в голень Фермера с Уолл-стрит вонзились изогнутые клыки.

Рычащую, барахтающуюся пару бросились разнимать дрессировщик и судья. То, что сказал, подбегая, англичанин, зарумянило бы щеки и самого прожженного портового бармена. То, что сказал судья (без малейшего сожаления в голосе), сводилось к следующему:

— Мистер Глюр, вы нарушили правила конкурса, отойдя от центрального столба более, чем на три фута. Но ваша собака и так уже проиграла, отказавшись работать по вашей команде. Кубок Мори достается Лэду из «Солнечного берега».

Вот так и вышло, что в тот вечер в Усадьбу прибыли Золотая шляпа, а также более скромный серебряный кубок «Лучший колли». Хозяин установил блестящую уродину на трофейную полку, посмотрел на результат и сказал:

— Эта Золотая шляпа даже больше, чем кажется. В нее поместится тысяча ярдов стерильных повязок и сверх того галлоны лекарств и питательного бульона. Так тому и быть. Завтра я пошлю ее Вандерслайсу, в комитет Красного Креста.

— Отлично! — зааплодировала Хозяйка. — Отлично! Пошли ее от имени Лэда.

— Ладно. Я расскажу Вандерслайсу, как Лэд завоевал ее, и попрошу отдать на переплавку, чтобы потом закупить то, что нужно госпиталям. Если это не снимет с Шляпы проклятья неспортивного поведения, тогда не поможет ничто. А тебе, дорогая, я куплю вместо нее что-нибудь другое.

Но покупать замену Шляпе не потребовалось. Неделю спустя из комитета Красного Креста прислали почтой крошечный алый крестик, на серебряном обороте которого было выгравировано:

«Лэду из "Солнечного берега"; в память о щедром даре человечеству».

— Лэд, милый мой, номинальная стоимость этого крестика — центов пятьдесят, — заметила Хозяйка, навешивая кусочек красной эмали на лохматую шею пса. — Но его истинная цена — по крайней мере миллион долларов. И кроме того, его можно носить. И никто, никогда не смог бы носить Золотую шляпу доброго, славного мистера Хью Лестера Мори, разве только в страшном сне. Надо бы мне написать мистеру Глюру и рассказать ему обо всем. То-то он обрадуется, да, Лэд?

Глава девятая

Говоря о пользе

В развилке большого дерева сидел человек и цеплялся за ствол, как взъерошенный напуганный енот. Время от времени он вытягивал тощую шею и осматривался, но казалось, что спасения он не столько ждет, сколько боится. Потом он бросал на землю ненавидящий взгляд и изрыгал пару страстных проклятий.