Повесть о белой медведице

Повесть о белой медведице

I

«Дух предков, экзотика… Да нынче эти понятия цента не стоят. Вот кретин! – зябко кутаясь в кухлянку и едва удерживаясь на нарте, ругал себя последними словами Роберт Грей. – А мог бы, как в прошлом году, вместо этого дурацкого вояжа так славно понежиться на средиземноморском побережье… Будь проклята та вечеринка и та пьяная компания!»

На той проклятой вечеринке Роберт Грей, преуспевающий сорокалетний бизнесмен из штата Род-Айленд, хватив лишнего, поклялся своим друзьям, что к зиме его квартиру будет украшать вторая шкура белого медведя. В нем, Роберте, видите ли, не изжит дух и зов деда, пионера освоения канадской Арктики в начале столетия. Вытертая шкура белого медведя, добытая дедом, до сих пор лежит на паркете гостиной Роберта Грея.

Едва ли бы он отправился в столь дальнюю дорогу ради той хмельной клятвы, данной друзьям: в Канаде его ждали служебные дела; всадить пулю зверю из дедовского винчестера (непременно из винчестера деда!) Роберт Грей намеревался как бы мимоходом, по пути.

Натягивая постромки, собаки сгрудились в кучу; обернувшись, американец увидел, что эскимос работает остолом – тормозом нарты.

Упряжка остановилась; умаявшиеся псы улеглись в снегу.

– Что остановились?

– Полозья, однако, мазать надо, шипко скрипят, – ответил одетый с ног до головы в меховое эскимос; скуластое лицо его с глазами-щелками, вдоль и поперек пропаханное давнишней оспой, было озабоченно.

Роберт Грей спрыгнул на снег, хотел было сделать короткую пробежку, чтобы немного согреться, но собаки тотчас со злобным лаем устремились за ним. Когда ездовые псы в упряжке, в них вселяется сам сатана: все движущееся они стремятся нагнать и разорвать в клочья.

Свистящий удар эскимосского хлыста остановил собак, и американец увернулся от беспощадных клыков. Отбросив хлыст, эскимос перевернул нарту вместе с увязанными на ней вещами, извлек из-под кухлянки полиэтиленовую флягу с водой и кусок медвежьей шкуры. Обильно смачивая шкуру, он принялся водить ею по полозьям. Мороз мгновенно превращал воду в лед, а обледеневшие полозья легче скользят по снегу.

Роберт Грей тоже залез под кухлянку и достал из кармана куртки пузырек с одеколоном. Тщательно протер им лицо, особенно ноздри и губы, разбрызгал на мех, соприкасающийся со щеками. У этих «неандертальцев» поголовный туберкулез, для полной экзотики еще не хватает ему наглотаться палочек Коха. А раньше, говорят, эскимосы не знали, что такое чахотка и другие серьезные недуги.

Роберт Грей ухмыльнулся. Он вспомнил рассказ хозяина кабачка здесь, в глухом селении Арктики. На каком-то дурацком сборище, посвященном жизни коренного населения Америки, подкупленный эскимосский вождь изрек с трибуны: белый человек принес им, туземцам, цивилизацию. Верно, если под цивилизацией понимать туберкулез и алкоголизм. Роберт Грей с тоскою огляделся вокруг. Коротенький, с птичий нос, арктический денек поздней осени, едва проклюнувшись на востоке, быстро таял. Куда ни глянь – торосы, беспорядочное нагромождение пакового, многолетнего льда. Подсвеченные солнцем льдины горели и оранжевым, и зеленым, и синим, и желтым чистым пламенем, и казалось, что это кто-то огромный, сказочно щедрый раскидал в белом безмолвии самородные камни.

Но американца мало трогали волшебные виды. Он хотел добыть белого медведя и шел к заветной цели с завидной настойчивостью, большим терпением.

Раньше было просто: приезжай на Аляску, гони доллары, нанимай легкий самолет с пилотом и бей медведя с воздуха. Безопасно и удобно, хотя и недешево. В 1972 году Общество охраны животных – черт бы его подрал! – добилось от правительства запрета на охоту с применением самолетов. В Канаде бить медведя белому человеку вообще воспрещалось. Лицензии на отстрел выдавались только туземцам. Туземец имел право продать лицензию охотнику-спортсмену, и этим не замедлил воспользоваться Роберт Грей.

На побережье моря Бофорта в забытом богом и дьяволом эскимосском селении он без труда отыскал туземца, который продал ему лицензию за четыре ящика виски. Здесь все продавалось и покупалось на спиртное. Пить стаканами огненную жидкость белый человек научил коренное население Арктики. Еще ящик виски – и пьянчужка эскимос согласился быть егерем у американца. Лучшая в селении упряжка, превосходные ездовые псы также были взяты «напрокат» за виски.

Роберт Грей скоротал ночь в яранге, пропитанной тошнотворным запахом ворвани. Утром двинулись в путь. К вечеру началась пурга. Она бесновалась трое суток кряду, и американец, проклиная все на свете, провел это время в плотной меховой палатке. Эскимос по-медвежьи безмятежно проспал три дня и три ночи и не сказал ни слова, а просыпался только для того, чтобы здесь же, в палатке, справить нужду и вытряхнуть наружу содержимое мешочка из кожи кольчатой нерпы. Пурга наконец утихла, поехали дальше, но настроение Роберта Грея было испорчено: за весь путь во льдах не повстречалась ни одна живая тварь. Американец подумывал уже плюнуть на свою затею, граничащую с авантюрой. От этого шага его удерживала выработанная годами на службе редкая, удивительная настойчивость в достижении какой-либо цели.

… Эскимос между тем смазал полозья, и хлыст ожег спины лохматых ездовых псов. Нарта запрыгала на застругах. Роберт Грей до рези в глазах всматривался в горящие пронзительным разноцветьем льды, сжимая в меховых перчатках холодный ствол винчестера. Иногда на пути неожиданно вырастали трещины и разводья с черной, как деготь, водой моря Бофорта. Казалось, еще секунда – и нарта с каюрами уйдет под воду, но эскимос вовремя тормозил остолом, точным, выверенным ударом хлыста направлял налагака – вожака, и упряжка разворачивалась у самой кромки.

Когда миновало особенно высокое и плотное нагромождение торосов, тянувшееся справа, и оттуда задул ветер, собаки вдруг резко остановились, со свистом втянули расширенными ноздрями колюче-игольчатый воздух и, будто сговорившись, рванули нарту с такой силой, что чуть было не сбросили каюров. Многоголосый злобно-заливистый лай вспорол ледяное безмолвие. Сидящий впереди Роберт Грей быстро оглянулся на эскимоса. Тот привстал на нарте, обычно безучастные ко всему, кроме виски, как бы потухшие глаза его остро загорелись, преобразив все лицо. Это был совершенно другой человек, и американец поймал себя на том, что невольно залюбовался им.

Впереди ярдах в двадцати промелькнуло что-то гибкое, невесомое, словно сотканное из голубого дыма. Роберт Грей не сразу догадался, что это песец. Он вскинул винчестер.

– Не стреляй, – негромко, но властно потребовал эскимос и, работая остолом и хлыстом, резко остановил псов.

Роберт Грей подчинился, опустил оружие, хотя не понимал, отчего ему запретили стрелять. Он не знал, что повстречавшийся песец в паковых льдах – верный признак того, что где-то рядом белый медведь; этот зверек – нахлебник хозяина Арктики, сопровождает его везде и всюду, питаясь остатками со стола своего благодетеля и кормильца. Выстрел мог спугнуть медведя – заветную цель трудной и затянувшейся охоты.

Маленький, круглый от меховых одежд, похожий на зверя, эскимос проворно соскочил с нарты и кривоного побежал вперед, что-то высматривая на снегу. Роберт Грей щелкнул предохранителем и последовал за своим егерем. Он заметил тянувшуюся цепь мелких песцовых следов. Эскимос остановился, затем присел на корточки. Роберт Грей приблизился к нему. Он не сразу понял, что широкие и длинные углубления в снегу, которые внимательно рассматривал эскимос, – медвежьи «лапти», а когда осознал это, невольно передернул плечами. Растерянность от испуга длилась, правда, недолго.