Ориноко

— Людей здесь, наверно, нет? — спросил я.

— Есть. Здесь живет племя гуарауно!

— Где же они живут?

— На сухих островах или на сваях. Занимаются рыболовством…

Море здесь изменило свой обычный цвет, утратив синюю прозрачность и став мутным и желтым от речной воды. Вообще от этой могучей реки Ориноко исходила какая-то таинственная сила, влиявшая на все стихии природы.

День за днем плывя мимо необозримых болот, окутанных какой-то неуловимой таинственностью, мы сами под чарами мрачного величия этого дикого царства не забывали тем не менее обычных своих занятий: я с помощью Манаури пытался хоть как-то изучить испанский, а тайком от всех и аравакский языки, товарищи мои продолжали упражняться в стрельбе из огнестрельного оружия и делали заметные успехи.

Как я уже упоминал, мы ежедневно по вечерам высаживались на берег для пополнения запасов питьевой воды, и, едва перед нашими глазами открылся широкий простор главного русла Ориноко, мы тут же решили подняться вверх по течению в расчете найти там источники пресной воды.

Был час прилива, течение устремлялось вспять к суше, и шхуна легко скользила по волнам, минуя какой-то большой остров. Часа через два мы вошли в боковую протоку и бросили якорь среди зарослей у самого берега.

Несколько человек, высланных нами на разведку, вскоре примчались обратно, несясь со всех ног, словно за ними гналась сама нечистая сила. Они размахивали руками, подавая нам с берега предостерегающие знаки. Торопливо вскарабкавшись на борт шхуны, они сообщили, что совсем рядом здесь находится большое индейское селение, укрытое в зарослях.

У ВАРРАУЛОВ

Одни из нас тут же бросились к оружию, другие стали поспешно выбирать якорь. К сожалению, мы стояли под самым берегом, а укрывавшая его густая зелень нависала далеко над водой, едва не касаясь нашей палубы. Надеясь, что индейцы нас не обнаружили, мы рассчитывали незаметно отплыть и перебраться к противоположному берегу протоки, прежде чем на нас свалится какая-нибудь новая беда.

Но случилось не так. Индейцы заметили нас. Вдруг из зарослей прямо напротив нашего корабля раздался громкий окрик. Кричавший, судя по звуку голоса, был буквально в нескольких шагах от нас, но в буйной зелени густо переплетенных ветвей мы не видели его, равно как и не понимали значения его слов. Внезапно откуда-то сверху, скорее всего с вершины ближайшего дерева, раздался второй голос. Мы подняли головы, но, как ни всматривались, так и не смогли никого обнаружить.

— Это, наверно, варраулы! — встревоженно шепнул мне Манаури.

— Варраулы, или гуарауно. Это одно и то же, — пояснил Арнак.

Обращенные к нам на незнакомом языке слова повторились раза два-три и звучали вполне мирно, как вопрос, кто мы такие. Тогда Манаури стал отвечать то по-аравакски, то по-испански, объясняя, что мы араваки, или локоно, как называли себя сами араваки. Слово «аравак» наши невидимые собеседники, кажется, поняли, ибо несколько раз его повторили, а потом стали громко кричать, словно призывая кого-то.

После нескольких минут тишины из зарослей раздался вопрос на вполне понятном нам языке — аравакском:

— Значит, вы араваки?

— Да, араваки, — ответил Манаури.

— Что вы здесь делаете?

— Возвращаемся в родные края, на реку Померун.

— Откуда возвращаетесь?

— Из-под горы Грифов.

В чаще наступила тишина, словно укрывшийся там человек размышлял или шепотом совещался с другими. Минуту спустя раздался его гневный голос:

— У тебя лживый язык! Ты лжешь!

— О-ей! Зачем так говоришь?

— Все араваки из-под горы Грифов давно вернулись на юг! Вы не из-под горы Грифов.

Незнакомец, видно, располагал точной информацией. Это определенно был аравак, но из какого-то другого племени.

— Вождь Манаури никогда не лжет, запомни это! — ответил Манаури укоризненно. — Мы бежали с испанских плантаций и никого не застали в своих селениях, Теперь мы возвращаемся на Померун. А кто ты?

— Меня зовут Фуюди, я с берегов Эссекибо, — ответил невидимый собеседник более мягким тоном.

— А что ты делаешь здесь, в устье Ориноко, так далеко от Эссекибо?

— Я ушел с Эссекибо в прошлый сухой сезон. Сейчас я в гостях у своих друзей из племени варраулов. Я перешел в племя вождя Конесо и живу теперь в устье реки Итамаки…

— Конесо? Не тот ли это Конесо, что был вождем у горы Грифов?

— Тот самый.

— Где он теперь, где его племя? Мы плывем к ним!

— Конесо теперь на Ориноко, недалеко отсюда.

— Он не ушел на Померун?

— Нет. Там сейчас тревожно, акавои вышли на тропу войны! Конесо решил остаться на Ориноко, в устье реки Итамаки…

— Далеко отсюда эта река?

— Четыре-пять дней пути на лодке по течению…

Это известие, столь важное для нас, взволновало всех на корабле. Значит, нам не надо плыть к реке Померун; цель нашего путешествия, оказывается, здесь, совсем рядом, на берегах Ориноко.

Словоохотливый доселе Фуюди — как он себя назвал — вдруг умолк, пересказывая, видимо, кому-то в зарослях содержание наших переговоров. Там, судя по всему, возникли относительно нас какие-то новые подозрения, и после долгой паузы Фуюди вновь спросил:

— На вашем корабле не только араваки. Кто с вами еще?

— Негры. Они, как и мы, бежали с плантаций и будут теперь жить с нами, — объяснил Манаури.

— А яланауи?

— Яланауи, — шепнул мне на ухо Манаури, — по-аравакски значит — белолицый. — Повернувшись затем в сторону берега, он громко ответил:

— Это паранакеди (англичанин), великий и богатый вождь своего племени, отважный охотник и воин. У него бесстрашное сердце, зоркий глаз и мудрый ум. В бою нет ему равных!

— О-ей!

— Он близкий наш друг и брат, он могучий вождь, у него много ружей, он победил испанцев и захватил их большой корабль!

— Как его имя?

— Белый Ягуар! — не задумываясь, ответил Манаури.

Позже только узнал я, что с легкой руки Ласаны индейцы давно уже дали мне это имя и меж собой втихомолку так меня звали. Непомерное восхваление сейчас моей особы было не беспричинным и — как я догадывался — служило скрытым целям вождя. Щедро наделяя меня небывалым могуществом и всяческими достоинствами, он рассчитывал, вероятно, на некую выгоду и для себя, как для моего друга и союзника: горе тому, кто рискнет с ним ссориться. Манаури, не зная, как примут его в родном племени, и рассчитывая скорее на прием недоброжелательный, стремился распространить молву о нашей непобедимости и могуществе.

— Ты говоришь, он богатый, — с сомнением в голосе проговорил Фуюди. — А почему же он ходит голым, как и все мы?

Вот тебе и на! Туземцы, оказывается, не представляли себе европейцев иначе как одетых, обутых, разряженных, в шляпах, да к тому же еще со шпагой на боку. В их сознании сила и власть отождествлялись с пышным убранством. Но Манаури не растерялся.

— Так ему нравится и такова воля великого вождя! — пояснил он важно.

Как видно, на берегу в конце концов сложилось благоприятное о нас впечатление. Фуюди крикнул, что хочет подняться к нам на палубу и просит лодку. Пока он выбирался из чащи на берег, заросли на мгновение раздвинулись, и мы успели заметить множество индейцев с луками в руках, укрывшихся за ближайшими деревьями и кустами. Несладко бы нам пришлось, дойди дело до схватки!

Фуюди, коренастый, мускулистый воин в расцвете сил, с быстрым, хотя и несколько настороженным взглядом и уверенными движениями, производил впечатление человека, стоявшего на довольно высоком уровне развития. Я впервые видел индейца в полном парадном облачении. На голове у него красовался роскошным убор из разноцветных перьев, с шеи на грудь свисали три богатых ожерелья из разного цвета орехов, рыбьих зубов и звериных когтей. Никакой одежды, кроме набедренной повязки, на нем не было, зато все тело его и особенно лицо были богато разукрашены черными и красными полосами.

Спутники мои, изнуренные неволей, оборванные и жалкие, при виде этого великолепия не могли прийти в себя от восхищения, граничившего с завистью. Лишь теперь, узрев этого своего сородича, они, пожалуй, впервые ощутили подлинный аромат свободы и до конца осмыслили все значение своего бегства.