Ориноко

— В чем же дело? Может быть, предстоит война?

— Похоже на то. Кажется, на них кто-то готовится напасть…

Оронапи в отличие от жизнерадостного толстяка Екуаны производил, пожалуй, впечатление человека хмурого, сурового и даже грубого, но в этот день всячески стремился быть приветливым и обходительным. Он буквально рассыпался в любезностях, стараясь нам угодить и понравиться. Его заинтересованность в нас была настолько очевидной, что явные проявления ее меня порой даже смешили.

Будучи и сам в состоянии приподнятом (как-никак толику кашири я все-таки выпил), я в конце концов решил без обиняков, быть может, несколько бесцеремонно, спросить, чему и каким добрым ветрам мы обязаны столь гостеприимному и радушному приему?

Оронапи взглянул на меня озадаченно, захваченный врасплох таким вопросом, но замешательство его длилось недолго. Он сразу стал серьезен, с минуту задумчиво смотрел на тыкву с кашири, которую держал в руке, потом выплеснул ее содержимое на землю далеко в сторону в знак того, что не хочет больше пить.

— Мне нужен союз с тобой! — твердо проговорил он, глядя мне прямо в глаза. — Мне нужна твоя дружба, Белый Ягуар!

— Догадываюсь, — ответил я полушутливо, не принимая его торжественного тона, — но почему тебе это нужно?

— Ты хочешь знать? Мне это нужно потому, что ты храбрый воин! И ты, и твои друзья — храбрые воины!

Наступила минута молчания.

— Теперь слушай, Белый Ягуар, что скажу тебе я, вождь Оронапи.

И Оронапи изложил просьбу, адресованную не столько мне, сколько Манаури.

Он предлагал нам не плыть дальше, а поселиться здесь, возле его деревни, на высоком берегу, где рос прекрасный лес и было много плодородной, пригодной для обработки земли. Оронапи обещал нам всяческое содействие в устройстве, а поскольку у нас мало женщин, предлагал выбрать из его племени для каждого нашего мужчины в качестве жен и подруг самых здоровых девушек.

Некоторым аравакам слова эти пришлись по сердцу — кашири изрядно подогрел уже их аппетиты, а шнырявшие вокруг варраульские девушки отнюдь не дурны были собой. Манаури, однако, вежливо поблагодарив Оронапи за доброту, заявил, что не может принять его предложения, ибо долгом своим почитает явиться в свое племя.

— Но я всегда буду помнить твои добрые слова, — закончил Манаури, — и если вождю Оронапи потребуется наша помощь, мы тебе в ней не откажем, даже в случае войны с врагами. Пусть свидетелем тому будет сам великий Белый Ягуар. Но и мы тоже надеемся в трудную минуту найти у тебя помощь!

— Вы найдете ее! — поспешил заверить Оронапи.

Мне изрядно надоели все эти церемонии, недомолвки, торжественные заверения, и я решительно предложил Оронапи прямо сказать, какие тучи сгущаются над этой рекой и какой грозы он опасается. Ибо я предпочитаю ясность в любом неясном деле.

— Ты прав, дело неясное! — согласился Оронапи. — И вы должны знать, конечно, чего мы опасаемся.

Празднество с танцами и песнями под бой барабанов шло своим чередом, а мы — Оронапи, Екуана, Манаури, Фуюди, Арнак, Вагура и я — придвинулись друг к Другу и стали внимательно слушать Оронапи, которого переводил Фуюди.

На западе, на берегах Ориноко, находятся поселения испанцев, которые ведут себя довольно мирно. Зато на юге, ближе к морю, на реках Эссекибо, Демерара и Бербис, в районе, именуемом Гвиана, обосновались голландцы и вроде бы еще англичане и французы. Сначала они занимались лишь обменом товаров с индейцами, и все шло хорошо.

Но вскоре голландцы, которых было больше всего, кроме торговых факторий, стали создавать плантации для выращивания разных ценных культур. Для работы на плантациях им требовалось туземное население, но, поскольку индейцы не склонны были на них трудиться, а плантаций становилось все больше, голландцы стали прикидывать, как попроще выйти из положения.

В тех краях на юге жили разные индейские племена: ближе к морю — араваки, в лесах — родственные им виписана и родовые их ветви — атораи и тарума. Но, кроме этих мирных племен, занятых сельским хозяйством и рыболовством, обитали там и племена карибов, промышлявших в основном разбоем и грабежами.

Особенно воинственными из них были акавои и карибисы, два племени, обитавшие у моря. Дальше, в глубине страны, жили еще макуши и аракуана, или таулипанги.

Голландцы по-разному относились к индейцам и временами с ними братались, а порой вели войны. Но когда нужда в рабах для плантаций стала особенно острой, они снюхались с разбойничьими племенами акавоев и карибов, подбивая их поставлять на плантации пленников-рабов.

И вот теперь, вооруженные голландцами, их отряды стали нападать на соседние племена, захватывая пленников: акавои — на западе и севере до самых берегов Ориноко, а карибы — на востоке и юге, сея смерть повсюду, вплоть до верховьев реки Эссекибо и берегов реки Рупунуни. Некоторые земли они обратили в безлюдные пустыни. Всюду, где пролегает кровавый их путь, — только ужас, слезы и горе. Захваченных пленников они продают на голландские плантации.

— И давно они так разбойничают?

— Давно, а в последнее время совсем озверели.

— Почему же остальные племена терпят и подставляют под нож головы, словно кроткие ягнята? Разве у них нет луков, копий и палиц?

— Есть, но карибы — убийцы и разбойники от рождения, а наши племена мирные и занимаются земледелием или рыболовством. К тому же акавои лучше вооружены, у них есть даже ружья, полученные от голландцев. Нам трудно с ними справиться.

— Значит, вы даже не сопротивляетесь?

— Сопротивляемся, но они сильнее, хотя нам и горько это признавать. Наши люди гибнут или попадают в рабство. Теперь у нас одно спасение — бежать.

— Даже так? Значит, врагов, наверно, значительно больше, чем вас?

Оронапи стал уверять, что их действительно значительно больше, но против этого решительно возразили и Екуана и Фуюди: акавои нападают, как правило, мелкими группами, всего человек по двадцать, и только в редких случаях более крупными отрядами. Но устоять против их хитрости, свирепости, проворства и кровожадности действительно трудно — это настоящие ягуары…

— А на наших араваков на Итамаке они тоже нападали? — поинтересовался Манаури.

— В открытую еще нет, — ответил Фуюди, — но в прошлую сухую пору наши охотники, ушедшие на юг, в горы Итамаки, бесследно исчезли при загадочных обстоятельствах. А позже мы узнали, что в тех местах рыскал отряд акавоев…

— Сухая пора, — подхватил Оронапи, — уже наступила: дождей с каждым днем все меньше, вода в реках спадает — самое удобное время для бандитов. До нас дошли слухи, что акавои на реке Куюни готовятся в поход на наши селения…

— А возможно, они уже вышли? — спросил я.

— Возможно…

Густой лес подступал почти к самым хижинам — до него было не более ста шагов. Обрабатываемые поля жителей Каиивы находились, вероятно, где-то в глубине леса. Насколько же просто врагу при таких обстоятельствах незаметно подобраться к селению и захватить всех врасплох!

— Оронапи, ты выставил часовых? — спросил я.

— Каких часовых?

Он не понимал, зачем выставлять часовых в мирное время, а когда наконец я растолковал трудный для его понимания вопрос, он удивленно пожал плечами и ответил:

— Нет!

— Надо выставить часовых, — посоветовал я.

— Ты думаешь? — пробормотал он, совершенно не убежденный.

И пир продолжался, никаких мер предосторожности так и не было принято.

Слушая рассказ об акавоях, я вспоминал о воинственных племенах ирокезов Северной Америки; можно было назвать акавоев ирокезами юга. При всем этом я просто не мог надивиться легкомыслию наших хозяев. Своей неосмотрительностью они просто сами искушали судьбу и навлекали на себя опасность.

В этот же день состоялось заключение союза .между Оронапи, Манаури и мной: мы торжественно пообещали друг другу взаимную помощь и защиту. В подкрепление союза Оронапи подарил нам две лодки, одну большую, из выжженного ствола, именуемую итауба — по названию дерева, из которого она сделана, и вторую — маленькую, из древесной коры, именуемую ябото, дабы мы при необходимости могли быстро приплыть к нему на помощь. В ответ на это я вручил вождю испанскую шпагу, инкрустированную еще богаче, чем подаренная Екуане. Кроме того, он получил от нас одну из испанских лодок.