Пират

— О, конечно! — воскликнул юноша, пытаясь совладать с собой. — Я лопнул бы от смеха. Это было бы таким необыкновенным зрелищем!

— Ах, черт возьми! Я рад, что такого не случается! Но боюсь, молодой человек, что своим признанием вы уличили себя в проступках.

— Да, сэр, в отношении смеха, если его можно назвать проступком. Но в уставе об этом ничего не сказано.

— Нет. Но о непочтительности там кое-что есть. Вы же смеетесь, когда вас посылают на мачту?

— Но я тотчас же повинуюсь приказу, сэр, или это не так, мистер Макитол?

— Так-то так, но, выполняя приказ, вы своим смехом показываете, что не придаете наказанию никакого значения.

— Это ничего для меня не значит, сэр. Половину своей жизни здесь я провел на мачте и уже привык к этому.

— Но разве вы, мистер Темплмор, не испытываете чувства стыда за наказание? — серьезно спросил капитан.

— Да, сэр, если я чувствую, что его заслужил. Я бы не стал смеяться, если бы вы, господин капитан, послали меня на мачту, — отвечал мальчик, придавая лицу серьезное выражение.

— Вы видите, мистер Макитол, он может быть серьезным, — обратил капитан внимание лейтенанта на вид мальчика.

— Я уже все делал, чтобы привить ему серьезность, — возразил первый лейтенант. — Но мне хотелось бы спросить мистера Темплмора, почему он сказал, что чувствует стыд за наказание лишь тогда, когда его заслужил? Следует ли понимать это так, что я наказываю его всегда незаслуженно?

— Да, сэр, — смело отвечал мальчик. — Пять или шесть раз вы без какого-либо повода посылали меня на мачту, и это как раз то, почему все остальное для меня не играет никакой роли.

— Без повода, говорите вы? Свой смех вы не считаете поводом?

— Я стараюсь быть внимательным при несении службы, повинуюсь вашим приказам, делаю все, чтобы заслужить вашу похвалу, но вы всегда меня только наказываете.

— Да, сэр, потому что вы смеетесь и, что хуже всего, смешите команду.

— Но они работают так же хорошо, как и обычно, хотя и смеются. И я думаю, что им работается даже лучше, если они веселы.

— Однако позвольте, сэр! Что это у вас за право думать? — гневно воскликнул первый лейтенант. — Капитан Пламтон! Поскольку молодой человек думает, что может насмехаться над моими методами воспитания и поддержания дисциплины, то мне хотелось бы посмотреть, какое впечатление произведет на него ваше наказание!

— Мистер Темплмор! — начал капитан. — Во-первых, вы слишком развязны в своих высказываниях; во-вторых, подвержены смеху. Но всему свое время, мистер Темплмор, как для веселья, так и для серьезности. Палуба не совсем подходящее место для шуток!

— Конечно, сэр, но для этого не подходит и рея, — дерзко вставил молодой человек.

— Вы правы, она тоже не подходит, но в кубрике, когда вы со своими товарищами сидите за столом, можете смеяться сколько хотите.

— Нет, сэр! И там не разрешается. Мистер Макитол разгоняет нас, если слышит, что мы смеемся.

— Потому что вы всегда смеетесь, мистер Темплмор!

— Полагаю, что это правда. Но я никогда не имею намерения обидеть вас или быть к вам непочтительным. Я смеюсь во сне, я смеюсь, когда просыпаюсь, я смеюсь, если светит солнце! Тогда я чувствую себя счастливым. И хотя вы так часто посылаете меня на мачту, мистер Макитол, я не стал бы смеяться, а, наоборот, опечалился бы, если бы с вами приключилось несчастье.

— Я верю тебе, юноша. В самом деле, мистер Макитол, — произнес капитан.

— Хорошо, сэр, — отвечал первый лейтенант. — Поскольку, кажется, мистер Темплмор осознал свою ошибку, я не буду настаивать на своем обвинении, но хочу попросить его, чтобы он больше не смеялся.

— Вы слышите, что говорит первый лейтенант? Это все, что требуется. Прошу вас, чтобы никаких жалоб больше ко мне не поступало. Мистер Макитол, узнайте, когда будет починен фок-марс. Сегодня вечером его надо бы поставить.

Мистер Макитол ушел выполнять просьбу капитана.

— Ну, Эдвард, — добавил капитан Пламтон, как только первый лейтенант удалился, — мне хотелось бы больше сказать тебе по этому поводу, но сейчас у меня нет времени. Приходи сегодня ко мне обедать. За моим столом, как тебе известно, можно смеяться сколько угодно.

Юноша прикоснулся к шляпе и удалился со светлым и благодарным выражением лица.

Мы описали нашим читателям эту маленькую сцену, чтобы показать суть характера Эдварда Темплмора. Он был жизнерадостным, всегда в хорошем настроении, благожелательным ко всем, даже к первому лейтенанту, который преследовал его за склонность к смеху. Мы не согласимся с юношей в том, что можно всегда смеяться, но и лейтенант был не прав, пытаясь обуздать эту его склонность строгостью. Как сказал капитан Пламтон, всему свое время, а смех Эдварда не всегда приходился кстати. Но он был частью его натуры, и жить по-другому он не мог. Он был чист, как майское утро, и жил, смеясь надо всем, подшучивая над другими, но всеми любимый. Его дерзкий, свободный и счастливый дух не сломился в опасностях и невзгодах. Эдвард отслужил положенное время юнгой, чуть не был отчислен за свой смех на экзаменах, затем снова, с улыбкой на лице, ушел в море.

Однажды в сражении с французским корветом он командовал шлюпкой и испытал наслаждение в схватке с маленьким французским капитаном, яростно фехтовавшим шпагой и нанесшим англичанам множество роковых ран. Маленький капитан оставил и ему памятный знак, да так, что он упал на палубу, обливаясь кровью. Этот бой и эта рана принесли ему звание лейтенанта. Затем он получил назначение на линейный корабль в Вест-Индии, где смеялся над желтой лихорадкой. После этого его направили на превосходную шхуну, приданную тому же кораблю, на которой юный лейтенант участвовал в походе, чтобы добыть славу и деньги для адмирала и повышение для себя. Он верил, что и ему улыбнется счастье.

Глава седьмая

Сонная бухта

На западном побережье Африки есть узкая бухта, название которой, данное смелыми португальцами, отважившимися первыми пересечь воды южной части Атлантики, было забыто после того, как Португалия потеряла свое господство на море.

Название же, которое она получила от курчавых туземцев этого побережья, с полной уверенностью установить, видимо, невозможно, но на старых английских картах она упоминается как Сонная бухта.

В бухте есть несколько заливов, а местность, окружающая ее, предстает такой непривлекательной, какой, наверное, нигде больше не встретишь. На покатых берегах нет ничего, кроме слепящего белого песка и нескольких маленьких холмов, на которые обрушивают свою ярость штормы Атлантического океана. Вся округа тускла и суха, без каких-либо признаков растительности. Взгляд в глубину побережья преграждает плотное марево, сквозь которое тут и там как бы проглядывают стволы пальм, изломанные и разорванные преломлением искрящегося света. Это мираж.

Вода в бухте спокойна и ровна, как полированное зеркало. Глухая тишина царит на этом берегу: не слышно даже легкого журчания, не чувствуется дуновения воздуха над поверхностью воды, как бы впитывающей в себя отвесные раскаленные лучи полуденного солнца. Не летает, не парит ни одна морская птица, чтобы, пронзив глубину ищущим добычу взглядом, камнем упасть на свою жертву. Безмолвие и запустение царят здесь, а единственный признак жизни — это плавники чудовищных акул, изредка заплывающих в бухту и лениво передвигающихся в нагретой стихии.

У входа в бухту, имея три сажени под днищем, неподвижно, будто смерть, замер корабль, который в самых посещаемых и оживленных гаванях мира вызвал бы восхищение знатоков соразмерностью обводов. Поистине прекрасны были его контуры.

То была пользующаяся дурной славой и наводящая ужас пиратская шхуна, носившая название «Эвенджер». Прежде на ней перевозили в Новый Свет черных рабов.

Ни один военный корабль не выходил в океан, не получив приказа на преследование «Эвенджера». Не было ни одного торгового судна в любой точке необозримого морского пространства, чья команда, услышав название «Эвенджер», не содрогнулась бы, не вспомнила об ужасных преступлениях, совершенных пиратами. Везде побывала красавица шхуна, прошла по всем морским дорогам и всюду оставила следы разбоя и смерти.