Офицеры советских подводных крейсеров. (СИ)

— Дело мастера боится! — сверкая белизной зубов, весь в угольной пыли и саже, выразил общее удовлетворение, проделанной работой, наш костровой старшина 2 статьи Карпов. Выставив вахтенных часовых, все остальные забылись тревожным сном.

Свободные в своём проявлении голод и холод как следует разгуляться сну ракетчиков не позволили. К обеду (святое дело!) народ зашевелился. Бодрствующий вахтенный часовой успел вскипятить чай, отпарил хлеб и батоны, разогрел консервы. Моряки, раздражённые их аппетитными ароматами, ещё во сне сладко сглатывали слюнки.

— Подъём! — громко скомандовал я.

В свете тускло поблёскивающей лампы фонаря, продрогшие подводники дружно потянулись к раскалённой буржуйке.

— До чего же у вас мерзкие рожи! Вы только посмотрите: друг друга не узнаете, — не выдержал я и рассмеялся.

— Гы-гы-гы, хо-хо-хо! — раскатисто подхватили все, указывая на разукрашенные сажей лица своих друзей. Особенно усердствовал Карпов. Его «хи-хо-хи» да «ха-хо-ха» на высокой ноте в такт со стуком колёс вылетали за пределы теплушки.

Со скрежетом открылась дверь соседнего вагона. Оттуда выглянул обеспокоенный чумазый Лыткин.

— Что за шум? Чего ржёте? — спросил он.

В свою очередь, высунувшись из нашей двери, Фесенко без слов объяснил ситуацию: ответ чёрными разводами сажи был написан на его лице. Соседний вагон по цепной реакции дружно загоготал!

Кое-как умывшись, моряки хором навалились на пищу. Вскоре целый ряд пустых банок и баночек из-под консервов мясных, рыбных и овощных устилали наш путь следования на снегу железнодорожного полотна.

— Люди, так делать нельзя! — запретил я впредь выбрасывать банки и мусор по ходу движения поезда.

— Это почему же? Все пассажиры мусор выбрасывают из окон вагонов! — задал невинный вопрос всё тот же Карпов.

— Да потому, что эта земля наша и загаживать её никому не позволено. Дошло? Впредь банки и мусор собирать в отдельный мешок. На остановках его выносить и выбрасывать в мусорные баки. Усвоили? — закончил я, думая, что ситуацию разрешил. Но напрасно я размечтался ибо мусорных баков мы так и не нашли….

К концу вторых зимних суток пути моряки окончательно свыклись с холодом и скоростным свистом движения железнодорожного состава. Одним словом, маленько обжились. С набитыми калорийной пищей животами, они от безделья лениво жевали сухари и сушки. С завистью поглядывали на соседнюю теплушку. Предусмотрительный Лыткин прихватил с собой радиоприёмник и оттуда доносилась транслируемая разухабистая музыка и речь дикторов.

— Василий, приходи на остановке к нам с радиоприёмником проводить политинформацию, — предложил я ему.

— Товарищ капитан-лейтенант, конфисковать у этих жмотов музыку и делу конец! — отрубил Фесенко.

— Нельзя! Частная собственность, вернее, личная собственность…. Самим нужно было шевелить извилинами мозгов, — ответил я.

По пути следования наши вагоны отцепляли, затаскивали в тупики и опять подцепляли к формируемым составам. В целом, без особых приключений мы добрались к Беломорску. Тут на товарной станции теплушки опять затолкали в тупик в ожидании товарняка следующего в город Мурманск.

Над нашей головой на станционной вышке голосом местных диспетчеров кричал динамик: правый фланг немедленно на левый фланг, иди сюда, стой! Куда шалава прёшь!?

К концу суток все тайны товарной сортировочной мы познали наперечёт. Правда, куда подевался неуловимый Петренко, которого напрасно призывали прибыть в диспетчерскую, мы так и не узнали. Зато выяснили точно, что простоим здесь больше суток.

Наша смекалистая молодёжь мигом разнюхала, что в местном клубе вечером будут танцы. Они дружно навалились и по всем правилам взяли меня в осаду — просили отпустить свободных от вахты моряков на это животрепещущее мероприятие.

Ноздрёв бухал себя кулаком в грудь:

— Гадом буду, если к назначенному времени все мы не будем стоять, как огурчики перед вашими ясными глазами, уже в вагонах!

— Василий, — обратился я к Лыткину, — сходи с ними в клуб. К 23 часам быть всем дома — то есть в теплушках.

Пришли все без замечаний. Железнодорожники таинственного Петренко так и не нашли. Уставший динамик местного радио выдал тройку мелодий и затих. Диспетчер только изредка сонным голосом давал указания маневровому паровозу о перегоне с пути на путь каких-то блуждающих вагонов. Несколько раз наши теплушки хорошенько тряхнуло и, проснувшись рано утром, мы обнаружили, что к нам за ночь подцепили несколько добротных пульманов.

Как обычно, день грядущий начинался с умывания и завтрака. От наших теплушек клубился пар и, рассеиваясь по окрестностям, распространял густой аромат какао и запах пряностей разогретой тушёнки. На этот, дразнящий аппетит, запах с пульмана соскочил мужик в белом тулупе. Шатаясь, шевеля носом, как локатором, он направился прямо к входу в наши «апартаменты».

Ноздрёв высунул ствол автомата, щёлкнул его затвором и, сделав зверское лицо, гаркнул:

— Стой, кто идёт! Назад! Сюда нельзя!

От неожиданности мужик присел. Он замахал руками и, виновато оправдываясь, запричитал:

— Сосед я ваш. Познакомиться хотел. Очень кушать хочется. Нельзя, так нельзя! Тогда заходите ко мне в гости вы.

Видно было, что жрать он хочет здорово. Дразнящие желудок запахи и отчаянная голодуха, как допинг, придавали ему силы и сноровку в поиске съестного.

— Ладно, — благодушно сказал я Фесенко, — нужно с голодным поделиться. Удели толику продуктов этому горемыке из наших запасов.

— Пойду к диспетчеру и проясню обстановку, — добавил я и соскочил с вагона на сероватый от угольной пыли снег, обильно покрывший толстым пушистым слоем железнодорожные пути.

— Что-то уж больно заинтересованно засуетились мои служивые, — подумалось мне, глядя, как они забегали туда-сюда от наших теплушек и обратно. Спешить было некуда, тем более, что из полученной уточнённой информации, нас должны отправить по дальнейшему пути следования не ранее следующего утра.

Вернувшись и запрыгнув в вагон, я обнаружил, что обеденный стол накрыт для совместной трапезы всех ракетчиков. Активность и оживлённость подводников была явно подозрительной. На дощатом столе, исходя аппетитным парком, красовался алюминиевый лагунок с варённой в мундирах рассыпчатой картошкой! Далее вокруг него, задрав языки вскрытых банок, размещались консервы, балыки и вряд — почему-то пустые эмалированные кружки.

— Товарищ капитан-лейтенант, мы тут заимообразно по обмену продуктами раздобыли картошечков и ещё кое-чего на ваше усмотрение. Как умная собака, чувствуя вину, поджав хвост, Фесенко замялся, красноречивым кивком головы и взглядом указывая под нары. Там стояло ведро. Я наклонился. В нос ударил характерный густой запах молдавского коньяка….

— Пять звёздочек…, - подтвердил Фесенко. Рядом стоящие, два пульмана под «завязку» загружены дубовыми бочками с коньяком. Подвыпивший голодный чудак сопровождает их с Молдавии. У него выпивки полно, а кушать кроме картошки ничего — хоть шаром покати! Вот мы с ним дружески продуктами и разменялись — ведро на ведро. «Приходите ещё!» — предлагает он.

Стояла застывшая тишина. Даже вездесущий громогласный динамик в ожидании разрешения ситуации, любопытствуя, закрыл свою металлическую пасть.

— Чёрт с вами, разливай по сто грамм, как лечебное средство против простуды! Отобрать у всех баклажки, коньяк слить в эти ёмкости и сдать мне в рюкзак, — распорядился я.

Добрались мы в пункт назначения Росту через трое суток. Благополучно сдали сопровождаемый груз, который у нас никто так и не проверял. Помылись в местной, подобной преисподней, в которой давно кончились дрова, холодной бане. Согрелись остатками коньяка. Пробивной Фесенко с Лыткиным остатки продуктов, заводские буржуйки и прочий, теперь уже не нужный походный скарб, реализовали местному населению. Вырученные деньги мы добавили к проездным документам и самолётом благополучно добрались до Архангельска, а оттуда в Северодвинск.

— Ну Липовецкий, раздразнил ты своим рассказом наши желудки! — сказал прижимистый Зубков. — Так и быть: придётся из «НЗ» взять припрятанную для особого случая бутылку коньяка и выпить её с вами в эту Новогоднюю ночь.