Пираты

– Капитан Грейс, – крикнул я снова. Как можно тише я отодвинул засов и распахнул дверь. Грейс сидел там, где я его оставил, глядя на меня. Вместо носа дырка, но глаза два горящих факела.

– Почему вы не отзываетесь?

– Потому что мне нечего сказать.

Он сидел поверх своих цепей, кольца спрятаны позади, под плащом. У меня создалось впечатление, что он больше не прикован.

– Я принес вам что-то вкусное, – сказал я, запуская руку в ведро. – Апельсин.

Он улыбнулся криво и злобно.

– Ах, как вы ко мне добры!

Я поднял руку с апельсином:

– Отодвиньтесь, я посмотрю на ваши цепи.

Он едва шевельнулся.

– Дальше,- потребовал я.

Он зарычал. Ужасный те был звук, полный бешеной злобы. Но он отодвинулся, и я почувствовал запах его промокшего плаща, отвратительный запах шел от разъедаемой гнилью ткани. Я увидел цепи и кольца с болтами, все было в порядке. Грейс смотрел на меня с ненавистью.

Я бросил ему апельсин. Он жадно схватил фрукт рукой, и стал сдирать кожуру зубами.

– Кто ведет судно?

– Я.

– Где мы сейчас?

– Этого я вам не скажу.

Грейс фыркнул:

– Естественно. Чтобы сказать, надо знать. И за этот апельсин я должен объяснить, как работать с секстантом, – Он выплюнул кусок кожуры. – Глупый щенок, боишься пропустить Ла-Манш и поэтому держишь севернее.

Он был совершенно прав. Мы держались севернее, чтобы не попасть во Францию вместо Англии. И я надеялся, что он мне поможет.

– Вы выйдете на землю темной ночью. А может быть, и нет. Увидите полосу прибоя, не зная, Ирландия это, Англия или Франция.

– Как-нибудь сообразим.

– Нет. – Он оторвал дольку апельсина.- Погода меняется. Через день-другой солнце исчезнет в облаках. Северный ветер спихнет вас в Бискайский залив, к дикому берегу. – Он сжал апельсин в кулаке, брызнул сок.- Судно погибнет, парень. И мы все погибнем.

Я смотрел на апельсин. Грейс сжимал его сильнее и сильнее, пока в кулаке не осталась сморщенная кожура, которую он бросил на палубу. Комок перекатывался по палубе при качке. Ветер уже усиливался.

– Вы утонете первым.

Грейс засмеялся.

– Какая разница, первым или последним. Мы все утонем, если завтра не определим курс.

Мы смотрели друг на друга. Свет играл в его золотом шитье.

– Скажите мне, – обратился я к Грейсу, – в чем моя ошибка? Что я упустил из виду?

– Того, кто нас сюда привел, тебя и меня, вот кого ты упустил из виду.

– Горна?

– Дай его мне. – Он оскалил зубы. Дай мне Горна, саблю и минуту времени. После этого я помогу вам. Вы окажетесь дома.

– Будь ты проклят, – сказал я.

– Опоздал, паркнь, – Он дико засмеялся. – Я давно уже проклят. Мне нечего терять.

Я вывалил пищу из ведра на палубу около двери, хотя он с трудом мог сюда дотянуться.После этого я запер его в темноте и поспешил наверх.

У штурвала стоял Горн. Он держал на северо-восток, реагируя на порывы ветра и возвращаясь на курс, когда; ветер стихал. Работа эта была бы непосильной для большинства рулевых, но Горн выполнял ее механически, как будто он, судно и ветер были единым целым.

– Не беспокойтесь, мистер Спенсер, – сказал Горн, -У вас есть голова на плечах, справитесь и с секстантом.

– Но погода меняется.

– Да, меняется.- Он повернул судно, и ветер подхватил его косицу. – Придется повилять, пока добежим до дома. – Он тепло улыбнулся мне.- Хорошо, что вы это заметили, сэр. Из вас выйдет славный капитан, мистер Спенсер. У таких бывает хорошая команда.

– Спасибо, но это Грейс сказал мне, что погода меняется.

– Этот дьявол чует все даже из «Пещеры».

Я кивнул.

– Что он еще сказал?

Я чуть было не проговорился Горну о сделке, которую предложил Грейс: его жизнь в обмен на безопасность для судна. Но, глянув на него, такого сильного и надежного, доброго душою, я промолчал. Не хватало только, чтобы он пошел вниз к Грейсу и принес себя в жертву.

– Он полагает, что мы утонем. Не найдем Ла-Манш.

Горн нахмурился:

– А вы как думаете, сэр?

– Я думаю, вы были правы тогда, давно.

– Когда?

– Нет судна более безопасного, чем то, на борту которого находится старик Горн.

– Спасибо, сэр.

Меня удивило, что он покраснел. Потом он отвернулся и кратким жестом провел рукой по щеке.

Я оставался с ним до захода солнца. Мы говорили об Англии, точнее – о Лондоне. Города Горн, собственно, и не видел, лишь берега Темзы и кровли прибрежных домов. Он расспрашивал об улицах и переулках, о дворцах и парках, и я затосковал о доме, рассказывая ему обо всем. Он хотел сам увидеть все это, когда его оправдают, и он сможет свободно путешествовать, не опасаясь ни вербовщиков, ни петли палача. Он сказал, что пройдет пешком через весь город, из конца в конец, а потом к западу, через Рединг и Мальборо до самого берега и до своего дома под Бристолем.

– Я там уже сто лет не был. Наверное, все изменилось.

Небо почернело, появились звезды. Я смотрел на ковш Большой Медведицы и дальше, на широкие крылья Кассиопеи. Там, в этих маленьких огоньках, таилось все, что мне нужно для определения нашего местоположения. Я снова вытащил секстант и направил его на Полярную звезду. Справиться с солнцем я не сумел, к тому же было мало надежды свести к горизонту звезду. Но все же я смог семь раз поймать Полярную, прежде чем горизонт расплылся в темноте и небо слилось с морем в черную массу. Тогда я ушел в свою каюту и проработал с вычислениями, как мне казалось, часы, прежде чем заснул и увидел во сне Лондон.

Я снова шел по городу из конторы отца к его пристани на Темзе. Но все дома на улицах города были сооружены из чисел, громоздились дроби, возвышались фасады из римских цифр. И все они тряслись и рушились вокруг меня, пока я не проснулся, обнаружив, что меня трясет за плечо капитан Баттерфилд.

Лампа все еще горела, на постели – книги. Увидев, что я проснулся, Баттерфилд снял с моего плеча руку. Он был в выходном костюме, пахнущем нафталином.

– Вы… на берег? – удивился я. Туго я соображал спросонья.

– Мы дома, – сказал он. – Мы у причала.

Мне пришлось оторваться от архитектурно-арифметических развалин и очнуться на шхуне далеко от берега.

– Дядя Стэнли, мы в открытом море.

– Ерунда. Ты что, не чувствуешь судна, сынок? Проснись! – Он топнул. – Видишь?

Я уселся. Фонарь висел на крюке неподвижно. Чернила в бутьлке не шелохнутся. Ни шума волн, ни завывания ветра. Баттерфилд стоит так прямо, что я готов поверить в невозможное, будто я проспал весь остаток путешествия.

– Пошли,- сказал он.

Я потащился за ним. Слабый розовый свет проникал в каюту, занималась заря. «Дракон» замер посреди обширного неподвижного моря. Ни рябинки на воде. Ни дуновения ветерка. Я даже на пруду не видел такого мертвого штиля. И я испугался.

У штурвала никого. Горн и Дашер стояли у фок-мачты, подняв головы. Другие двое курили трубки у кабестана, я узнал Беттеа и Фримэна.

Бедный дядя Стэнли осмотрелся и поскучнел. Злую шутку сыграла с ним лихорадка. Он стоял в нарядном шерстяном костюме и шикарных башмаках, настолько же неуместный на судне в этом наряде, как нищий на королевском балу.

Он моргнул:

– Я слышал кареты и толпу. Запах мостовых. Лошадей.- Он прижал пальцы к вискам: – Что со мной?

«Если он опасается, что сошел с ума, значит, он не сошел с ума»,- подумал я.

– Сэр,- сказал я. – Секстант. Он погнут.

– Да? Кто это сделал?

– Мадж. Помните? Он упал с полки.

– Да. – На лице его появилось болезненное выражение. – Да, вспоминаю. Он врет на три градуса.

– В какую сторону? – тряс я его. – Дядя Стэнли, пожалуйста. В какую сторону?

Но он не успел ответить. Подошел Горн.

– Неплохо бы поставить штормовые паруса,- сказал он, не зная, к кому обращаться. – Я бы поставил трисели спереди и сзади.

Баттерфилд потер виски.