Трое с площади Карронад

"Я... я не знаю..."

"А кто знает? Пушкин? Чего ты молчишь?"

"А чего говорить?"

"Какой ты? Смелый?"

"Ну..."

"Что ну? Говори по правде".

"Если по правде, всякое бывает".

"Эх ты, "всякое"..."

"Ладно! И ты сейчас не герой... Может, ты верещишь, когда тебе мажут йодом царапины, и боишься оставаться в тёмной комнате, как я, когда был восьмилетним... И вообще не очень задавайся. А то завтра заканючишь "прокати", а получишь фигу".

"Ты, Славка, не путай. Катаешь ты не меня. Время другое..."

Неужели правда двадцать пять лет прошло? И нет мальчишки, который прямо сейчас глядит на Славку живыми глазами... Вообще нет. Даже взрослого, который из этого мальчишки вырос...

— Ты, Славушка, что шепчешь?

— Я?.. Так просто. Баба Вера, вы не убирайте эту карточку, ладно? Я потом ещё посмотрю... А это кто?

— Это я.

Вот здорово! На снимке с отломанным уголком была молодая женщина в коротком бушлате, в чёрном берете со звёздочкой, с брезентовой сумкой через плечо. А рядом — двое матросов с автоматами. Автоматы старого образца — с большими дисками.

— Вы в морской пехоте воевали, баба Вера?

— Да нет, Славушка. Разве я воевала?.. Не говори мне "вы" ради бога... Это они воевали. — Баба Вера показала на матросов. — А я фельдшером была, в медсанбатах да в госпитале.

— Но всё равно же на войне. Вы... ты же рисковала?

— Это, конечно, случалось. Под обстрелами сколько раз была. И под бомбёжками, когда раненых вывозили...

— Баба Вера... Страшно, да?.

— Да нет, Славушка... Как Ниночку убило, мне уж ничего не страшно сделалось. Думала: пускай со мной хоть что... Боли только боялась. Я какая-то чудная была: чьи-то раны обрабатываю, перевязываю, а сама будто их боль чувствую. Потом сколько лет в больницах проработала, а так и не привыкла...

— Баба Вера, а ты это где снялась? Ты в этом городе на войне была?

— Нет, отсюда я ещё до войны уехала... А это на Дунае, в сорок четвёртом.

— У тебя... наверно, медали есть?

— Есть. Орден даже. Красная Звезда... Это как раз дали после того, как фотографию сделали. Ранило ещё тогда...

Она улыбнулась, и на лице её сбежалась частая сетка морщин.

— Ты, Славушка, не думай, что я из-за старости хромаю и лекарства пью. Не такая уж я ещё старуха. Это во мне кое-где железо сидит. Правда, самую малость...

Славка подвинулся к ней и щекой коснулся её рукава. Чуть-чуть.

— Баба Вера... ты не обижайся на меня.

— Славушка, да ты что, мой хороший? За что обижаться?

Он вздохнул:

— Мало ли... Есть за что.

Она притянула Славку, прижала к своей шерстяной кофте. От кофты пахло лекарствами, кухонным дымом и горькой сухой травой — той же, что пахло в каждой комнате этого дома.

Когда вернулась мама, она удивилась до невозможности. И обрадовалась: Славка, одетый в драный тренировочный костюм, самоотверженно драил в комнатах полы. Вера Анатольевна жалобно уговаривала перестать или хотя бы отдохнуть.

А вечером, когда баба Вера собралась в магазин за крупой и солью, Славка