Возвращение Амура

М-да, подумал император, сравнивая письма Горчакова и Муравьева: два сибирских генерал-губернатора, оба – заслуженные воины, ветераны Кавказа, во всех смыслах коллеги и, можно сказать, соседи, а какая разница в широте и глубине государственного ума. Как все-таки права была Елена, когда рекомендовала мне своего камер-пажа! Потрясающая женщина!..

Мысли его потекли совсем в другую сторону, правда, он отвлекся всего на какую-то долю секунды, но вернулся к словам Чернышева с некоторым усилием.

– …а мне писали офицеры из Иркутска, – как можно убедительнее говорил министр, – что генерал Муравьев весьма симпатизирует американцам и одобрительно отзывается об их предприимчивости…

– Мне тоже нравится предприимчивость американцев, и что из этого следует? – язвительно спросил император.

Чернышев смутился, но тут же выправился:

– Муравьев – не самодержец всея Руси.

– И не должен сметь свое суждение иметь? – Не дожидаясь ответа, самодержец хлопнул ладонью по столу: – Короче, Чернышев, чего ты хочешь?

Переход от уважительного тона к повелительному был столь резок, что светлейший князь испугался и с внутренней дрожью произнес:

– Мне кажется, государь, необходимо учредить комитет для обсуждения вопроса о возможности отложения Сибири от России.

– Мы только что учредили Амурский комитет, членом которого являешься и ты, – жестко сказал император. – Вот там и обсуждайте, если нет ничего более насущного. – Он надписал на уголке письма Горчакова «Будем иметь в виду по приезде генерала Муравьева» и вернул его Чернышеву. – Меня больше заботит война в Венгрии. Наша помощь австрийскому императору против мятежников явно недостаточна, а наша армия к походу еще не готова. Займись этим как следует, чтобы не позже, чем весной, Паскевич смог выступить против армии Юзефа Бема. Ступай!

Однако, отправив Чернышева, как говорится, восвояси, Николай Павлович задумался. Отдавать Муравьева на растерзание недругам ни в коем случае нельзя: таких вельмож (он усмехнулся: какой там из Муравьева вельможа – только лишь по статусу!) в империи, кто ставит служение Отечеству превыше всего, – раз, два и обчелся. С другой стороны, не считаться с мнением главных министров – тоже нехорошо: сам их назначил, и сам же ими пренебрегаешь. Впрочем, пусть разбираются в Амурском комитете, у них там сил как раз поровну: Нессельроде и Чернышев – противники Муравьева, Перовский и Меншиков – сторонники, а Берг и цесаревич Александр – для баланса. Решения свои все едино принесут для утверждения к нему, императору.

Николай Павлович поморщился, вспомнив, что только недавно подписал инструкции по исследованию устья Амура для капитана, за которого постоянно ратует Муравьев. Невельской. Тоже из породы радетелей за Отечество. Ушел с теплого местечка наставника царского сына, отказался от назначения капитаном красавца-фрегата «Паллада» – и все ради почти кругосветного похода на маленьком транспорте к неведомой реке Амур. А утвержденная инструкция ему – по голове, по рукам! Не заходи в Амур, не беспокой китайцев! Походи по левому берегу, пообщайся с местными гиляками, можешь даже поторговать, а больше – ни-ни! Господи, как не хотелось скреплять своей подписью этот выкидыш Нессельроде – истинные нессельроды! – как не хотелось связывать руки Муравьеву, а особенно Невельскому, но – надо потерпеть: еще рано. Пока – рано! Не созрел Китай для того, чтобы уступить России: вот прижмут его покрепче Англия и Франция – тогда будет другой разговор. А с теми разбойниками схватываться сейчас – себе дороже.

Перовский стремительно шел по правительственным коридорам – из одного в другой. Лист бумаги в руке развевался от скорости. Обычно красивая его прическа растрепалась, а лицо было такое, что встречные чиновники в страхе прижимались к стенам.

Мелькнула перед глазами бронзовая табличка у резной темного дерева двери: «Канцелярия начальника Главнаго штаба…»

– Адлерберг у себя? – спросил Перовский у бросившегося навстречу секретаря и, не ожидая ответа, рванул тяжелую дверь.

Владимир Федорович за столом просматривал сквозь лорнетку бумаги, откладывая лист за листом. Лорнетка плохо вязалась с его мундиром при всех орденах, но генерал был близорук и в присутствии хорошо знавших его людей не стеснялся пользоваться сугубо гражданской вещицей.

Перовский, не поздоровавшись, прошел через кабинет и бросил свой лист перед директором военно-походной канцелярии:

– Как это понимать, ваше сиятельство?!

– Здравствуйте, милейший Лев Алексеевич, – пророкотал Адлерберг бархатным баритоном с заметным балтийским акцентом (он был сыном шведского полковника на русской службе) и направил лорнетку на брошенный лист. – Что случилось столь экстраординарное с пасхальным приказом, что вы сами оказали мне честь своим присутствием?

– Как понимать, ваше сиятельство, – Лев Алексеевич еле сдерживался, чтобы не повысить голос более допустимого, – как понимать, что в приказе о возведении в следующий чин отсутствует имя генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Николаевича Муравьева?! Уж не оспариваете ли вы решение его величества присвоить Муравьеву звание генерал-лейтенанта?! Вы желаете, чтобы я лично обратился к государю по этому поводу?!

– Что вы, что вы, дорогой Лев Алексеевич! – Адлерберг вскочил, но тут же упал обратно в кресло, картинно схватившись за сердце. Перовский ни на секунду не поверил, что директору канцелярии плохо: при своих пятидесяти семи генерал был здоров как бык. Просто у него имелась такая слабость – изображать то одну, то другую неожиданную немощь как последствие ранения в Отечественной войне. И ранение-то пустяковое, но сколько удовольствия от сочувствия присутствующих. Однако Перовский не изъявил желания сочувствовать, и хитрый генерал тут же принял обычную позу. – Простите, сердце прихватило. – Он взял бумагу, брошенную Перовским, повертел. – Действительно, Муравьева нет. Но это… досадный недогляд! Кто-то где-то упустил… И я не заметил! Простите великодушно, коллега! Мы все немедленно исправим. Подготовим по Николаю Николаевичу отдельный приказ…

– Не посчитайте за труд, господин директор! И попрошу объяснить его величеству, почему так получилось. Иначе это сделаю я, и тогда кому-то сильно не поздоровится.

Круто повернувшись, Перовский так же стремительно вышел из кабинета.

Адлерберг вытер лоб и руки белоснежным батистовым платком, небрежно отбросил его в сторону, пригладил пышные усы и бакенбарды, после чего позвонил в бронзовый колокольчик.

В дверях возник секретарь, молодой модно одетый человек с кожаной папкой в руках.

– Слушаю, Владимир Федорович.

– Подготовь приказ о производстве в генерал-лейтенанты исправляющего должность генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева со старшинством, согласно общему приказу, от 3 апреля.

Секретарь записал в папке, поклонился и вышел.

«Не тебе, дражайший Лев Алексеевич, грозить мне императором, лениво подумал Адлерберг. – Где ты был, когда мы с Николенькой играли в жмурки в Михайловском дворце или в прятки в Царскосельском парке?»

Глава 15

Апрельским поздним вечером, через неделю после Пасхи, в парадные двери губернаторского дома позвонил фельдъегерь из Петербурга. Флегонт снял с него запорошенную снегом шинель и треуголку, проводил в кабинет генерала: Муравьев как раз писал письма – что он частенько делал собственноручно, тренируя малоподвижные пальцы. Слуга даже не спрашивал разрешения войти: Николай Николаевич раз и навсегда приказал всем в доме принимать офицеров фельдпочты в любое время суток.

– Вашему превосходительству срочный пакет из Петербурга, – доложил фельдъегерь и подал запечатанный сургучом конверт. – Три креста!

Муравьев посмотрел на осунувшееся, заросшее черной щетиной лицо офицера, и, распечатывая пакет, кивнул Флегонту, ожидающему у дверей:

– Господину капитану мыться, бриться, ужинать и спать. – А сам уже просматривал бумаги.