Возвращение Амура

Как ни грозился исправник сгноить всех на каторге, как ни ругался самыми распохабными словами, как ни топал ногами – результата не было ни на грош, ни на полушку. Пропал купец-миллионщик.

Делать нечего – составили бумагу, в которой отразили все как было, подписали ее, кому следовало, – сторож, атаман, пристав и сам земский исправник, и с этой бумагой Шамшурин с полицейскими отбыли восвояси.

Глава 14

Декабрь в Петербурге выдался на редкость снежный и одновременно морозный. Обычно обильные снегопады приходили с западным, сильным и влажно-ледяным ветром. А тут в сухом до звонкости воздухе вихрились северные, искристые и колючие снежинки, непрерывно мела поземка, быстро навеивая на уличный накат плотные валики, на которых спотыкались лошади и тормозились полозья саней. Дворникам прибавилось работы: широкими деревянными лопатами они расчищали проезжую часть улиц, тротуары, и от всей души ругали небесных распорядителей погоды, не забывая, однако, при этом креститься.

Графу Карлу Васильевичу Нессельроде тоже хотелось ругаться, но по-русски он не любил, а немецкие ругательства казались анемично-немощными в соотнесении их с поводом для применения. А поводом была хлесткая оплеуха, которую нанес министерству иностранных дел восточно-сибирский генерал-губернатор, выдворив из подведомственных ему пределов чету английских путешественников. И не только выдворив в сопровождении полиции, но и написав о том императору и своему министру Перовскому. По этому поводу и ехал сейчас к царю канцлер Нессельроде. Он смотрел в окно кареты на проступающие из рассветной мглы прекрасные дворцы Петербурга, на промороженную пустую улицу и думал о том, что в этом вся Россия – заледеневшая в своей пустынной красоте и неподвижности страна, – и пусть как можно дольше она остается в таком состоянии, а лучше – совсем останется. Никому не нужны ее бескрайние заснеженные, неуютные для цивилизованных людей земли. Да, они полны богатств, но богатства эти она сама принесет, кому и куда следует, и еще спасибо скажет за то, что их возьмут. Только не надо ее будоражить, как это пытается делать тот же Муравьев со своей идеей возвращения Амура. Шлет императору письмо за письмом – то просит разрешить какому-то там Невельскому отыскать устье этой якобы великой реки, чтобы Россия встала на нем, то предлагает создать Забайкальскую область и вместе с ней – казачье войско для продвижения на тот же Амур, а для создания войска – перевести заводских приписных крестьян в казачье сословие и принимать в казаки инородцев, всяких там бурят и тунгусов. И так далее, и так далее. И не думает своей тупой русской башкой – о Dummkopf! – что каждое его такое действие насторожит и настроит против России не только соседний Китай, но и Англию, и Францию, да и Японию тоже. Да что там настроит – уже настраивает, Donnerwetter! – этой своей высылкой безобидных путешественников. Нет, он, Нессельроде, конечно, понимает, что каждый путешественник есть потенциальный разведчик, но у России там секретов нет и быть не может, а за сплав англичан по Амуру Россия не отвечает – пусть Китай конфликтует с Англией, это есть их проблемы. А он, канцлер и министр иностранных дел, должен печься о международном спокойствии Российской империи, которое конечно же зиждется на ее собственной неподвижности. Не дай бог, ежели под воздействием муравьевых и им подобных она очнется, начнет ворочаться, возмечтав подняться в рост с Европой, но ничего для того не умея делать, и от неуклюжей неумелости своей заварит такую кашу, что и за сто лет не расхлебать…

Прервав угрюмые размышления канцлера, карета остановилась у входа в царские рабочие апартаменты Зимнего дворца. Дежурные гвардейцы взметнули сабли «на караул» и отворили графу высокие дубовые, наполовину застекленные двери, пропуская в просторный теплый вестибюль. Карл Васильевич сбросил шубу на руки подскочившему с поклоном лакею, второму отдал цилиндр и перчатки и довольно бодро для своих без малого семидесяти лет пошел вверх по широкой лестнице, покрытой ковровой дорожкой.

В кабинете государь и Перовский беседовали у окна, в которое издали, наклонив голову, как бы заглядывал ангел-хранитель, держащий крест на Александровской колонне. Нессельроде давно заметил, что император неравнодушен к творению Орловского, вознесенному над миром гением архитектора Монферрана: скульптор запечатлел в ангеле черты Александра Первого, и Николай Павлович в минуты тяжелых раздумий словно обращался за советом к царственному брату. Может быть, именно поэтому колонна лицом ангела была обращена на север, к Зимнему дворцу, а не на запад, что было бы более естественно для памятника победы над французами, поскольку оттуда в Россию пришла армия Наполеона. Наверное, так повелел Николай.

– Так вы утверждаете, Нессельроде, что супруги Остин и их путешествие прошли мимо вас? – сухо спросил император, кивком ответив на поклон канцлера.

– Это имя мне неизвестно, ваше величество, – с достоинством ответил тот. – Однако это не значит, что имеют место быть какие-то нарушения в моем министерстве. Иностранцев приезжает много, мне о каждом знать необязательно.

Император согласно наклонил голову, сел за стол, знаком пригласил сесть министров, задумчиво постучал пальцами по столу:

– Да, у них были необходимые документы… – И вдруг усмехнулся: – Были, да сплыли. – Перовский сдержанно улыбнулся шутке, Нессельроде недоуменно поднял брови. Император счел возможным пояснить: – Утонули. Однако, Карл Васильевич, вам не кажется подозрительным столь пристальный интерес англичан к востоку Сибири? Кто там оказался только в этом году, подскажите, Лев Алексеевич.

– Сэмюэл Хилл, он отправился из Иркутска в Якутск и далее в Охотск; упомянутые супруги Остин, собиравшиеся сплавиться по Амуру прежде нас; художник Томас Аткинсон с супругой.

– Вот видите? И все наверняка с разведывательными целями.

– Допускаю, что так докладывает вашему величеству генерал-губернатор Муравьев. – Нессельроде саркастически усмехнулся.

– Но у него есть веские основания, – возразил император. – По крайней мере, относительно супружеской четы Остин. Миссис Остин достоверно была английским агентом на Кавказе, разумеется, под другим именем. Муравьев уверен, что и нынешний супруг ее из того же департамента.

Нессельроде упрямо наклонил голову:

– Человеку свойственно ошибаться.

– Вы об этом уже говорили…

– И повторю еще раз. Муравьев есть слишком торопливый в выводах и необоснованно самонадеянный в результатах. Он не может принять в соображение затруднения и последствия затеваемого дела, что есть весьма отрицательные черты для государственного чиновника столь высокого ранга, и случай с супругами Остин лишний раз их подчеркивает. Это касается и вопросов об устье Амура, о заселении левого берега. Они есть непродуманные и непроработанные, а потому грозят большими неприятностями. Во-первых, для нашей внешней политики, потому что прямо нарушают Нерчинское, тысяча шестьсот восемьдесят девятого года, – канцлер четко проговорил дату, видимо, подчеркивая ее важность, – соглашение с Китаем. Оный договор не денонсирован; если мы нарушим его, как мы будем выглядеть перед Европой? Цивилизованные государства так не поступают. Во-вторых, мы неизбежно будем иметь огромные материальные затраты. Мы терпим колоссальные убытки, сохраняя Русскую Америку, а Муравьев хочет вооружать Камчатку, потому что туда якобы могут прийти англичане. Ежели прибавить исследование устья Амура и сплав по нему, то все это есть столь неисчислимые дополнительные расходы, что наш бюджет вряд ли выдержит. В-третьих, Муравьев продолжает увольнять достойных людей…

Перовский не выдержал.

– Простите, ваше сиятельство, что перебиваю столь продуманную речь, но не могу не вмешаться. Разрешите, государь?

Нессельроде побагровел: будучи много лет в правительстве первым лицом, с которым считались императоры, он привык, что его речам внимают до последнего слова. Николай Павлович, слушавший графа опустив голову, с любопытством взгляиул на дерзкого министра и кивнул.