Здесь русский дух...

— Не верю я ей, — сказала другая. — Дай ей волю — тут же к своим сбежит.

— Да нет, говорят, она по уши влюблена в своего казака. Разве ж убежит? — прозвучал другой голос.

— Ты про кого, про Опарина?

— Про него, а про кого ж еще?

— Нужен ли ей этот старый хрыч? Сама-то еще молодая.

— Молодая, но куда денешься? Для нее неволя, видимо, уже навсегда.

— Если не сбежит, — заметила какая-то женщина. — Если сбежит, так еще чего-нибудь утащит…

Санька слышала эти речи, и в ней потихоньку рождалась обида. На кого, она и сама не знала.

Мысль о том, что у нее появилась возможность вернуться в прежнюю жизнь, вначале испугала ее. Как же тогда Федор? Как же сын? Нет, Санька должна остаться с ними до конца. Когда она увидела на крепостном валу людей в маньчжурских доспехах, услышала знакомую речь, она не выдержала и помчалась наверх.

— Ты куда? — бросил ей вслед какой-то старик. — Вот дура-баба! Там же стреляют.

Санька не слышала этих слов, и все ее мысли были заняты другим. «Быстрее! Быстрее! — подгоняла она себя. — Еще немного»…

Санькино появление на крепостном валу в кровавом водовороте никто бы не заметил, но Бог наградил азиатку звонким голосом. Встав во весь рост у края восточной стены и обернувшись в сторону осаждавших крепость маньчжур, она вдруг замахала руками и что-то закричала на своем языке.

— Я здесь! — кричала Санька. — Здесь!.. Помогите! Спасите меня!

— Чего? — удивленно посмотрел на нее Толбузин. — Эй, девка, прочь, если не хочешь быть подстреленной, как куропатка…

Она его не слышала и продолжала кричать и махать руками, стараясь привлечь к себе внимание маньчжурских ратников.

— Мой господин! Мне кажется, в крепости началась паника, — внимательно наблюдая за действиями своих воинов, обратился к Лантаню его помощник Дунхай.

— Почему вы так решили, генерал? — спросил его командующий.

— Гляньте, — указал Дунхай в сторону крепости. — Видите? Какая-то женщина забралась на стену и машет нам руками.

Лантань посмотрел туда, куда ему указывал генерал.

— Это же какая-то сумасшедшая! — произнес он. — Вокруг рекою льется кровь, а ей все нипочем. Хотя, если это пленница? Я слышал, у русских на Амуре с женщинами негусто, и они берут в плен наших девиц.

Их разговор услышал полковник Мань Тао, высокий худощавый человек с красивым азиатским лицом, один из лучших военачальников в войске. Его полк славился безукоризненной дисциплиной и отсутствием проступков среди воинов. По слухам, он был человеком добрым, но при этом рабом своего слова: как говорит, так и делает. Подчиненные не только боялись его, но и уважали и даже любили.

Какое-то время Мань Тао стоял неподвижно, пытаясь рассмотреть лицо метавшейся на земляном валу женщины.

— Это моя возлюбленная! — неожиданно воскликнул он. — Моя Сан-Пин!

Долгие годы Мань Тао не забывал о ней. Более того, мужчина пытался отыскать Сан-Пин, но тщетно, и все же ему казалось, что однажды ему удастся вновь увидеть свою любовь. По слухам, Сан-Пин находилась у русских, поэтому он долго ждал того часа, когда императорское войско отправится в северный поход.

Ни слова не говоря, полковник вскочил на своего серого аргамака и помчался в сторону крепости.

— Безумец! — усмехнулся Лантань. — Разве можно так рисковать из-за какой-то женщины? Вон как эти русские метко бьют…

— Сан-Пин! — не переставая хлестать коня, на скаку кричал полковник. — Моя Сан-Пин!

Она никогда не услышит его голоса. Мань Тао видел, как стрела, выпущенная кем-то из маньчжуров, пронзила грудь его любимой.

— Сан-Пи-ин!.. — отчаянно закричал полковник. — О, моя любовь!..

Слезы ручьем лились из его глаз. Мань Тао мчался, ничего не видя перед собой. Добравшись до стены, он соскочил с коня и, оттолкнув закованного в тяжелые латы воина, устремился по штурмовой лестнице вверх. Быстро вскарабкавшись на стену, он бросился искать свою возлюбленную.

— Сан-Пин! Любимая!..

Мужчина пытался проложить себе дорогу мечом, но когда до цели оставалось совсем немного, на его пути выросла фигура диакона Ионы.

— Куда мы спешим? — пьяно ухмыльнулся тот и поднял палку.

Удар был таким сильным, что полковника не спас даже железный шлем. Он рухнул наземь, тут же испустив дух. Так и лежали они рядышком, эти бывшие возлюбленные. Вокруг них, залитая кровью, стонала земля, вбирая в себя всю ярость людскую и боль.

— Саньку… узкоглазую нашу убили! — раздался вдруг чей-то взволнованный голос.

Федор вздрогнул. Как так? «Я велел ей не вылезать из убежища», — едва не закричал он.

— Батька, вот твоя азиатка! — громко сказал Петр.

— О, Господи!..

Не медля ни минуты, Федор бросился туда, где, широко раскинув руки, лежала его Сан-Пин.

— Санька! Санечка!.. Да как же так?.. — упав рядом с нею на колени, запричитал он. Губы Федора дрожали. — Молви хоть словечко! — подняв Санькину голову, умолял ее Федор. Поняв, что перед ним бездыханное тело, он вдруг завыл. Протяжно, по-волчьи, но громко.

— Азиятку свою оплакивает, — сказал пушкарь Кирей Ермаков, лицо которого чернело от пороха.

Федор взял мертвое Санькино тело на руки и понес вниз.

— Папа! Папочка! Что с мамкой? — догнав отца, испуганно спросил его Степка. Все это время он помогал казакам нижнего боя перезаряжать пищали, а когда увидел Федора, несшего на руках мать, бросился за ним следом.

— Убили ее, сынок… Убили, — сказал Федор и заплакал. Степка впервые видел его плачущим, поэтому серьезно растерялся. Ухватившись за рукав отцовской рубахи, он вместе с Федором в скорбном молчании проследовал к полусожженной маньчжурскими петардами церкви, где лежали груды мертвецов. Хоронить их было некогда, да и некому, ведь каждый человек сейчас на счету.

Передав Саньку на руки людям, Федор уже собирался вернуться на стену, когда к нему подошла Наталья.

— Больно, Феденька? — погладив его по заросшей щеке, тихо спросила она мужа.

— Ой, больно, Наталка!.. Так больно, что мочи нет, — ответил Федор. — Я ведь вас обеих любил. Теперь вот ты у меня одна осталась. Подойди-ка сюда! — поманил он вдруг Степку. — Вот, Наташка, хочешь ты того или нет, но теперь ты для него будешь матерью. Он ведь сирота. Как, примешь?

Та только грустно улыбнулась: куда, мол, деваться?

— Вот и решили… — проговорил казак. — Пойду я. Вы тут поосторожней. Мы-то маньчжура в крепость не пустим, но ядрам их и стрелам не устроишь заслон…

— Ты, Феденька, не больно там геройствуй, — умоляюще посмотрела на него Наталья. — И за сыновьями пригляди. Как они там? Не ранены ли, не покалечены?

— Живы они, мать, живы! Ну все, хватит трепаться. Воевать надо.

— Папка! Возьми меня с собой, — попросил отца Степка. — Хочу за мамку отомстить…

— Успеешь еще! Жизнь-то длинная, — сказал Федор.

— Думаешь, мы живы останемся? — с сомнением в голосе спросила Наталья.

— Куда мы денемся? — усмехнулся казак. — Русского человека и орда жгла, и швед с поляком душили, но мы выжили, и теперь выживем.

— Хорошо бы… — глядя мужу вслед, проговорила женщина. — Нам ведь надо еще внуков поднимать. Знай, Феденька, ты для меня — солнечный лучик в этой жизни. Любила, люблю и буду любить до конца.

— Я тоже тебя люблю! — не оглядываясь, крикнул Федор. — Прости меня за все.

— Простила, — легонько вздохнув, тихо вымолвила Наталья.

…Весь день длился бой, и только когда на западе зажглась вечерняя заря, Лантань велел офицерам отвести от Албазина свои полки.

— Завтра мы сделаем то, что не смогли сделать сегодня, — сказал он им. — Пока давайте подсчитаем свои потери.

Потери оказались большими. Сотни убитых, не считая раненых и тех, кто, испугавшись смерти, бежал за Амур. Командующего это привело в бешенство, и он устроил своим офицерам жестокий разнос.

— Вы — плохие командиры! — кричал он им. — Почему ваши воины дрогнули перед горсткой плохо вооруженных казаков? Или мне просить императора прислать нам подмогу? Нас и без того пятнадцать тысяч! С таким войском можно покорить всю Азию. А вы?.. Завтра же первыми полезете на стены. Вы поняли меня? Тому же, кто струсит, я велю отрубить голову, и пусть навеки позор ляжет на весь его род.