Про Кешу, рядового Князя

– Парни,– говорит он,– хотите стихотворение про баню? Сам придумал!

– А ну!

– Разговоры в строю!– строжится сержант.

Кеша косится на Калинкина и тихонько спрашивает:

– Ты медкомиссию проходил?

– Проходил, а что?

– Да так... Думал, графоманов не берут.

– У самого уши прозрачные,– беззлобно отвечает парень.

– Прекратить разговоры!

Ну и слух у этого сержанта! Далеко пойдет с такими локаторами.

В раздевалке стриженые сдирают с себя гражданские одежды, словно соревнуются, у кого больше отлетит пуговиц. А чего жалеть, если сейчас им выдадут настоящее военное обмундирование? С погонами! С ремнями, на которых жарко сияют увесистые медные бляхи! Правда, сержант сказал, что желающие могут отослать одежду домой, но кто ж этим станет заниматься? Чай не бедные!

– Эй, парень, ты что про баню сочинил? Валяй!

– Поэма или роман в стихах?

– А вот слушайте:

В предбаннике смотрит

Телевизор Ваня.

Ох и хороша же ты,

Русская баня!

– Во дает! Ротным поэтом будет!

– Слушай, ты чего лапшу на уши вешаешь? Откуда в предбаннике телевизор?

– Кончай придираться к парню. Свободный полет мысли!

– Все правильно – поэма о повышении благосостояния народа.

Брызжут в разные стороны пуговицы – белые, черные, желтые, синие. Колышутся и мелькают загорелые ребячьи тела, стриженые головы. Трещат и порхают крыльями презренные гражданские рубахи, куртки, пиджаки, брюки. Все это слетается в огромную кучу под названием «макулатура».

– Э-э! А где ж обмундирование?

– Правда, где? Я голым королем служить не собираюсь.

– Спокойно, старшина сейчас привезет,– поясняет Шевцов.– Марш мыться!

– Парни, куда нас завели?– кричит кто-то, как резаный.

– Как куда? Вроде, в баню.

– Иди глянь – морозильник! Трубы ледяные!

– Шутишь или смеешься?

– Иди, иди, засмеешься!

Бесштанная масса плотно залепляет двери в банное помещение и разочарованно гудит. От бетонного пола веет холодом, как в пасмурное утро после ночного дождя.

– Вот тебе и телевизор...

– Эй, поэт, сочиняй новое стихотворение!

– Без паники!– снова раздается голос, которым бог награждает артистов, большое начальство и некоторых сержантов.– Сейчас включат горячую воду. Заходи! И поживее, через час дивизион придет мыться.

Ничего не поделаешь, приходится соглашаться на роль свежемороженого новобранца. Перешагнув порог, голый мóлодец нервно вздрагивает, покрывается гусиной кожей и шлепает крутить краны.

– Эй, поэт!– кричит Кеша , стуча кулаком по крану.– Сочини к своим стихам музыку, петь охота!

– Пошла-а!

Как музыка, слышатся всплески воды. Музыка тут же тонет в грохоте жестяных шаек. Разыскав где-то в углу свободный тазик. Кеша пробивается к захлебывающемуся от радости крану.

– Девочки, где тут моя первая очередь?

– На губе твоя первая очередь!

– Растворись, грубиян!

Под сводами начинает клубиться пар. С каждой минутой он становится все гуще, пока не превращается в молоко. Квадраты окон теряют четкие очертания, по углам почти не видны загорелые тела новобранцев.

У Кеши дел по горло: он собирает с бетонных лавок ничейные мочалки. Судя по коварной улыбке, он далек от мысли поработать за банщика. Заняв удобную позицию поближе к дверям. Кеша быстро, одну за другой швыряет мочалки в молоко.

– Эй, кто там по шее захотел?– кричат из белой мглы.

– А, это их светлость шутить изволят! Ну, погоди!

Кеша быстро выплескивает на себя воду из тазика и закрывается им, как щитом. Очень вовремя: в ту же секунду несколько взмыленных мочалок с треском шмякаются о жестяное дно. Князь осторожно выглядывает из-за укрытия и тут же получает в лоб запоздалой мочалкой. В этот же момент он наступает на омылок и падает, словно сраженный пулей. А падая, получает пониже спины еще одной мочалкой.

– Дети, без баловства!– слышится сквозь ребячий хохот чей-то строгий голос. Этот слегка надтреснутый голос никак не может принадлежать сержантскому сословию. Но стриженые разыгрались, им теперь все нипочем.

– Эй, папа, покажись!

– Папочка, как ты меня нашел?– подхватывает Кеша .– Иди, родной, поцелуемся?

– Без баловства мойтесь?– повторяет таинственная фигура, и дверь закрывается.

9.

В конце спального помещения новобранцам отведено место. Поскольку увольнение в запас еще не кончилось, в роте становится тесновато, и кровати стриженых временно расположили в два яруса. Новобранцам, никогда не спавшим на многоэтажных кроватях, это явно нравится.

Сидя на табуретках в хозяйственной комнате, парни пришивают петлицы к новеньким гимнастеркам и шинелям, вставляют звездочки в пилотки и шапки. Никто не желает показать себя неумехойм в этом серьезном деле. А потому советчиком и наставником оказывается едва ли не каждый, словно ребята с пеленок ничего не носили, кроме мундиров.

– Слушай, дорогой, ты, вроде, не то делаешь.

– Как не то?

– Подворотничок должен выглядывать на два миллиметра.

– Много ты понимаешь! На спичку!

– Князь, ты случайно не к рукаву петлицу пришил?

– Иди, иди, дураки за углом стоят. Сам к штанине не пришей.

Кеша никогда не питал любви к портняжному ремеслу, и теперь тычет иголкой то в петлицу, то в палец. Через открытую дверь он время от времени оглядывает спальное помещение. Да, это не будуар. Это даже не спальня, а именно спальное помещение.

Сильно уколовшись, Князь беззвучно шевелит губами. Он мог бы высказаться в адрес вертлявой иголки и вслух, но в этот момент в комнату бытового обслуживания входит старшина. Шевцов вскакивает и командует хорошо поставленным голосом:

– Взвод, смирно!

– Вольно. Делайте свое дело,– отвечает старшина.

Усевшись на пододвинутый сержантом табурет, старшина с добродушной улыбкой рассматривает новобранцев. А те исподтишка изучают старшину. Он коренаст и сед. Правую щеку пересекает этакий романтичный, довольно приметный шрам. Парни сразу смекают о его происхождении: на груди старшины солидный набор орденских планок. Движения этого человека неторопливы и степенны, как у людей, которых уже ничем не удивишь, поскольку они все виды видывали. Словом, старшина располагает к себе, хотя за добродушной улыбкой угадывается твердый характер.