Савмак. Пенталогия (СИ)

  Негромко постучав молоточком в дверь знакомого торговца металлическими изделиями, у которого ему случалось покупать оружие, Ламах назвал себя вышедшему на собачий лай к калитке хозяину (раба-привратника у него не было) и сказал, что хочет сделать дорогую покупку, а ждать до утра не может. Приоткрыв маленькое оконце в калитке, торговец тотчас узнал декеарха соматофилаков по перебитому носу.

  Ламах пояснил удивлённому неурочным визитом торговцу, что завтра рано утром он со своей сотней отправляется в Феодосию, и хотел бы, пользуясь случаем, привезти живущей там своей зазнобе, на которой собирается вскоре жениться, какой-нибудь приличный подарок: медную или бронзовую посудину с красивой чеканкой, возможно, даже позолоченную, - денег он накопил, должно хватить. Не желая упускать выгодную сделку, торговец открыл калитку и повёл покупателя в дом.

  Из предложенной ему посуды Ламах остановил свой выбор на позолоченной внутри бронзовой мегарской чаше тонкой работы, которая наверняка должна понравиться его невесте. Затем, чтоб его сватовство удалось уж наверняка, Ламах решил купить ещё небольшой ритон из позлащённой меди, с устьем в виде кабаньей головы для отца невесты. Добившись, как полагается, небольшой скидки за двойную покупку, Ламах расплатился серебряными драхмами, завернул покупку в свой красный солдатский плащ из грубой шерсти, сунул свёрток под мышку и, очень довольный, крепко пожал на прощанье руку проводившему его до калитки хозяину, извинившись за столь позднее вторжение и пожелав ему спокойной ночи. Торговец, хитро подмигнув, пожелал декеарху доброго пути и удачи в Феодосии.

  Постучавшись с этой же историей к ещё нескольким торговцам, через час Ламах имел в своём плаще все шесть описанных Делиадом посудин. Напоследок он завернул к знакомому лекарю, чей дом был доступен для страждущих в любое время, пожаловался, что из-за сильной головной боли не спит уже несколько суток и, не торгуясь, купил у него дорогостоящий флакончик с действенными и безвредными снотворными каплями...

  Показав Делиаду свои покупки, Ламах опять аккуратно, чтоб не звенели при переноске, замотал их в свой плащ и передал юноше, который тотчас спрятал свёрток под ворохом одежды и постельного белья на дне стоявшего в углу спальни ларя.

  Поставив на столик светильник, он отстегнул пояс с мечом и кинжалом и бросил его на кровать. Скинув с себя тяжёлую военную форму, Делиад быстро переоделся в извлечённую из ларя просторную голубую домашнюю тунику и подпоясался тёмно-красным витым шнурком с золотыми кистями на концах. Декеарх тем временем вынул из-за пазухи продолговатый алабастр размером с ладонь и протянул его командиру.

  - Это зелье надо незаметно вылить в вино или в воду, которой его будут разбавлять. Тогда все, кто его выпьет, будут дрыхнуть до утра как убитые.

  Взяв флакон, Делиад согласно кивнул и сунул его за вырез туники.

  - Взятое у купца нужно будет где-нибудь надёжно припрятать, пока не уляжется шум. Только не в твоих комнатах.

  - Об этом не беспокойся. Есть у меня здесь в саду один отличный тайник, о котором никто не знает, - заверил своего сообщника юноша слегка вибрирующим от нетерпения, приглушенным голосом.

  - Ну, тогда - вперёд. Удачи. Я буду в малом дворе. Смотри только сам не напейся снотворного вина.

  - Угу... А если во время ужина отец и Оронтон захотят посмотреть на царские дары? - озабоченно оглянулся на Ламаха Делиад, уже взявшись за дверной засов.

  - Тогда от нашего плана придётся отказаться. Значит, не судьба...

  Вернувшись с Ламахом тем же путём во двор, Делиад задул и поставил на прежнее место светильник. Здесь их пути разошлись: декеарх, выполнив свою часть работы, остался сторожить добычу на окутанном ночным сумраком Малом дворе, а Делиад скрылся в проходном коридоре. Теперь всё зависело от его ловкости, хладнокровия и решимости довести задуманное опасное дело до конца.

  Под ярко освещённым навесом около кухни (трапезная не была рассчитана на стольких едоков) подгоняемые домашним епископом Патаром рабы заканчивали последние приготовления к ночной пирушке.

  Укрываясь за окружавшей двор колоннадой, Делиад проскользнул на кухню. Здесь всё шипело, шкварчало и булькало, наполняя тесные помещения немыслимо аппетитными запахами.

  Ответив доброжелательно на приветствие и поздравление с возвращением домой старшей поварихи Лостры, священнодействовавшей у огромной печи, он поинтересовался, что сегодня вкусненького будет на ужин: он здорово проголодался за день. Лостра предложила ему горячих, только что из печи, пшеничных лепёшек с его любимым паштетом из гусиной печени прямо сейчас, но юноша ответил, что полчаса ещё как-нибудь потерпит, и подошёл к старому виночерпию Лафилу, переливавшему в своём углу через мелкое ситечко вино из свежераспечатанной амфоры в узкогорлый позолоченный кувшин. Пожаловавшись, что проскакав целый день по жаре, умирает от жажды, Делиад попросил у Лафила немного вина промочить с дороги горло. Тот, разумеется, не отказал.

  Чтобы не отрывать старика от его ответственного дела, Делиад спросил, в каком из уже наполненных кувшинов его любимое красное косское, сам отлил из него в прихваченный с посудной полки позолоченный канфар немного вина и повернулся к расположенному за спиной Лафила столику, на котором стояли рельефные серебряные гидрии с холодной и тёплой водой. Заслонившись спиной от продолжившего сосредоточенно (чтоб, не дай бог, не пролить ни капли!) процеживать через ситечко драгоценное заморское вино старика виночерпия, Делиад долил в свой канфар холодной воды ("Наверное, и Полимед, жарившийся целый день в своей кибитке, будет пить холодное") и незаметно достал из-за пазухи алабастр. Осторожно вынув деревянную пробку, он поднёс канфар к губам и стал жадно пить его большими глотками, одновременно выливая содержимое зажатого в левом кулаке алабастра в широкое горло гидрии. Уронив опустевший флакон за ворот туники, Делиад поставил канфар на столик возле гидрий и медленно повернулся. Удостоверившись, что на поварне каждый, по-прежнему, занят своим делом и вроде бы никто ничего не заметил, он поблагодарил Лафила и неспешно направился к двери.

  Выйдя с кухни, Делиад выбросил алабастр в отхожее место, после чего с лёгким сердцем бултыхнулся нагишом в прохладный бассейн и через пять минут присоединился возле трапезной к освежённым и расслабленным после бани гостям.

  Когда все, наконец, собрались, Хрисалиск на правах хозяина пригласил уважаемых гостей занимать места на расставленных под навесом тремя квадратами трапезных ложах и кушетках. Центральный квадрат заняли старшие - Хрисалиск, Лесподий, Оронтон и Полимед. Остальные расположились по бокам от них, причём Делиад лёг так, чтобы держать в поле зрения Полимеда. Четыре пары босоногих рабов в опрятных светло-коричневых эксомидах стали проворно выносить с кухни и расставлять перед каждым участником трапезы низенькие прямоугольные столики, уставленные источающими восхитительные ароматы мясными и рыбными кушаньями, острыми соусами и пряными приправами в драгоценной металлической и расписной керамической посуде. Все, кроме Хрисалиска, рьяно набросились на еду и в какие-нибудь четверть часа опустошили все тарелки, отдавая должное искусству хрисалисковой поварихи.

  Пока насытившиеся гости омывали запачканные жиром руки в широких серебряных чашах-рукомойницах, которыми их обносили четыре миловидные молоденькие рабыни в коротеньких жёлтых эксомидах, и вытирали их узорчатыми льняными рушниками, рабы успели прибрать со столиков посуду с объедками и стали выносить из широких кухонных дверей под бдительным надзором виночерпия Лафила кувшины с лучшими заморскими винами, гидрии с холодной и подогретой водой, широкие кратеры для смешивания вина с водой, канфары на высоких витых ножках и плоскодонные расписные скифосы.

  Чтоб уважить сатавков, Хрисалиск приказал Лафилу смешивать каждому гостю вино с водой по его желанию. Себе он велел разбавить по-стариковски одну часть красного косского вина четырьмя частями подогретой воды. Оронтон, не желая выглядеть в глазах сотрапезников-эллинов варваром, велел смешать вино в своём килике пополам с холодной водой. Примеру вождя последовали остальные сатавки, а заодно с ними и Лесподий с Полимедом, за которым с замиранием сердца следил Делиад. Когда купец, пролив несколько капель богам, одним духом вылакал до дна во здравие гостеприимных хозяев свой канфар, Делиад внутренне возликовал, радуясь своей прозорливости. Сам он, пожаловавшись на боль в горле, был вынужден пить только тёплое вино.