Портартурцы

— Пожалуйста, это мои часы. Я уже кончила дежурство.

— Я воочию убедился, какая это ужасная штука сеттльмент, — продолжал Резанов. — Три года тому назад мне это, правда, в голову не приходило. Но для ясности я расскажу вам по порядку… На Дальний Восток я прибыл с одной из воинских частей на пароходе Добровольного флота. В Гонконге нашему судну потребовалось чистить котлы, и оно задержалось на три дня. Кантон там под боком. Это старинный, интереснейший город с населением свыше одного миллиона. Сели мы, офицеры, на местный пароход и поехали. Кантон сам по себе очень красив. Город расположен по склону горы. Устье реки Жемчужной полно своеобразия. Широчайшая река течет среди низких берегов, около которых снует неисчислимое количество джонок. Вы и представить себе не можете, как захватывает это скопление пароходов, катеров и джонок. Почти все джонки двигаются при помощи длинных весел, опущенных лопастями в воду. И кто же орудует там этими огромными веслами? Как вы думаете? На девяносто процентов — женщины! Босые, в коротких штанах немного ниже колен, в куртках с широкими рукавами и большим вырезом у шеи, они стоят на самом борту и легко ворочают балансирующее на железном шпенечке весло. Частые толчки лопасти то вправо, то влево, под углом в девяносто градусов толкают лодку вперед. У половины этих работающих веслами женщин были привязаны на спинах грудные дети.

У нас реки — водные дороги. У китайцев они — многолюдные водные улицы, на которых круглый год, день и ночь, кипит жизнь. У нас на улице живет незначительное количество бездомных бродяг. Во всем Китае на реках живут постоянно, не имея клочка земли, несколько миллионов семей! Члены этих семей, родившиеся на лодках, так и проводят всю жизнь, передвигаясь но широкой мутной реке, дающей им средства к существованию. На лодках празднуют рождение человека, его женитьбу, на лодках же везут его в гробу, чтобы похоронить где-нибудь на берегу в пустынном месте. Только умерши, китайский бедняк получает право на два метра земли. Но и смерть не всегда дает это право. Много, очень много трупов, зашитых в мешок с камнями, сбрасывается в воду. И тогда река делается истинно родиной: на ней человек проводит все свое существование от первого крика до нетления костей.

Китайские суда! Любое из них годилось бы в музей. Наиболее многочисленны на Жемчужной реке рыбачьи лодки. Все они колышутся на воде с сетями, удочками и карморанами, этими оригинальными птицами, которых местные жители приучили целый день с бесконечным терпением таскать для своих хозяев рыбу.

Жизнь кипела и, вероятно, так же кипит и сейчас… На реке в Кантоне и его окрестностях живет на лодках семьдесят тысяч семей. Они не имеют клочка земли. С ними куры, поросята, кошки, собаки, привязанные веревочками и цепочками к брусьям лодок… Все семьдесят тысяч семей изнуряют себя работой. Они тратят нечеловеческие усилия, чтобы прожить — прожить впроголодь, без надежд на будущее. И вот слушайте. Пароход прибыл в Кантон. Мы все на рикшах отправились в наше консульство.

Подъезжаем к мосту через какой-то канал. Стоп! Дальше на рикшах нельзя. Дальше, видите ли, сеттльмент, и туда китайским кули вход запрещен, а после восьми часов вечера — вообще всем китайцам. Мы спрашиваем по-английски, как называется это место. «Шаньмянь», или «Шамен», — отвечают нам. Вот так штука! Смеемся. Для всех вход свободен — пожалуйста, господа европейцы. Я засмотрелся на джонки, которые чернели, точно жуки-плавунцы, и плотно прижимались бортами одна к другой. Своими широкими носами они касались той стороны канала, которая граничила с городом. Товарищи толкают меня: «Идем»! Я оглянулся и увидел около десяти пар рослых китайцев, тащивших на согнутых палках тяжелые ящики. «Что это такое?»— опросили мы по-английски у сторожа моста. «Это серебро для европейских банков», — ответил он…

Мы пошли по Шамену. Это небольшой искусственный островок, обсаженный у воды тенистыми деревьями. Островок был сделан силами китайских женщин, которые день и ночь таскали с грузовых джонок песок и щебень. Не без участия женщин строились и дворцы для европейских консульств, банков и роскошные жилища…

Но я отвлекся. Я хотел сказать, что Китаю нужно не опий покупать, а требовать от европейцев машин и машин. Но кто это сделает? Правительство слишком дряхлое. Купечество развращено, крестьянство невежественно и разбросано, а рабочих нет. Есть студенческие организации, но это слишком мало для коренного переворота, это слишком незначительное ядро.

У меня последние дни, Валентина Модестовна, очень странное состояние. После того как я лишился ног, я получил как бы другую голову. Не мою, немного забавного, но храброго капитана Резанова, а голову… голову… подойдите сюда поближе, — сказал с пылающим взором Резанов. И когда Валя приблизилась, он тихо, чуть слышно сказал: — Голову бунтаря… Я вам вполне доверяю… Ведь вслед за моими ногами отхряпана будет еще не одна сотня тысяч прекрасных голов… Но горше всего то, что ждать хорошего нечего. Наш флот утопили в гавани, вместо того чтобы утопить его далеко в открытом бою, утопить безвозвратно и с повреждениями для врага… Вся эта мразь, в чьи руки попал после смерти Макарова флот, думает о своей шкуре. Это мое мнение касается и верхов морского командования. Остальная масса офицеров умеет умирать, я это видел… Зачем маринуют здесь броненосец «Севастополь»? Вооружить его до зубов, а возможно и еще пару броненосцев, и пустить их с оставшимися миноносками в ночную вылазку. Операция должна удасться. Теперь так темно и так длинны ночи. Смело, настойчиво… и, смотришь, оторвались от проклятой крепости. Ну, а если гибель, то лучше в открытом бою… Ах, Валентина Модестовна! — Резанов круто повернулся. — Каждое оставшееся здесь судно ляжет огромной тяжестью на соотношения наших морских сил с Японией в будущем. Пусть не у нас, так и не у них. Не может быть, чтобы ничего нельзя было придумать. Погибающие броненосцы давят на меня, тянут меня в пропасть…

— Стоп! Довольно. Какая я жестокая, что заставила вас так долго говорить. Ни слова! Успокойтесь.

— Нет, нет, вы не уходите. Ваше внимание к моим мыслям может отсрочить.. — Капитан, потупившись, осекся. — Я вас слушаюсь. Ни слова больше. Зачем?

Глава шестнадцатая

1

Капитану Резанову принесли костыли, чтобы он приучал себя к передвижениям по комнате.

— Славный подарок! — скрипя зубами, выкрикнул он, рассматривая новенькие, выкрашенные в черную краску костыли. Резанов сидел на кровати, опершись спиной о стену, и вертел, вертел бесцельно то один, то другой костыль. — К черту полировку и лак! — Костыли брякнули о пол.

И сразу злоба притихла, и лицо капитана залила краска стыда перед сестрой милосердия, которая сидела за столом и что-то писала. Она обернулась на звук, грустно улыбнулась.

Чтобы унять бушевавшую в нем горечь, Резанов выпил залпом стакан холодной воды и лег, уткнувшись головой в подушку. Тело его вздрагивало, зубы стучали, руки не находили себе места, пальцы то сжимались в кулаки, то разжимались, царапая постель. Резанов прекрасно сознавал, что это глупо, недостойно человека, который сам был свидетелем тысячи адских мучений. Но сдержать себя в эти минуты первого знакомства с костылями он не мог. Его охватило отвращение к самому себе.

«Никому не нужный, несчастный калека!» — кричало его протестующее резановское «я».

«Надо быть выше этого», — шептал чей-то чужой голос.

«К черту!.. Кто это там?.. Кто говорит? — И Резанов старается вспомнить, откуда эти слова утешения. — Это книжная, прописная мудрость! Но у меня, черт побери, могут же быть и свои мысли… У меня оторвало ноги, а не голову».

«Ты человек грамотный, ты можешь найти себе подходящий труд. Наконец, у тебя есть семья: жена, дочь, братья, — говорил тот, чужой. — Ты можешь заняться литературой. У тебя теперь очень оригинальные мысли. Ты их бросишь в общество…»

«Бросишь свиньям на поругание! — опять запротестовало его «я». — На смех толпе. А деспоты так втопчут тебя в грязь за эти новые мысли, что и покончить с собой не сможешь… Культяпый!..»