Собрание сочинений в 10 томах. Том 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев

— Я испытываю горечь, господин секретарь, что долго не смогу лицезреть всемогущего. Очевидно, у него есть веские основания для немедленного отъезда в город небожителей.

— Несомненно. И я не вижу причин не посвятить в них вас.

— К безмерной благодарности моей уже трудно что-либо прибавить.

— Вы осведомлены о недавних столкновениях с китайскими властями?

— Ни в малейшей степени.

— Суть в том, что два лхасских резидента ежегодно по очереди осматривают границу с Непалом. Они инспектируют гарнизон в Тинри, осматривают оборонительные сооружения и склады, проверяют, как соблюдаются меры по задержанию нежелательных лиц. Одним словом, занимаются весьма скучными делами в пустынной, лишенной привычных удобств местности. Обыкновенно амбани бросают жребий, кому из них отправляться в эту утомительную поездку. На этот раз жребий пал на младшего амбаня — да-дайдачена. Он отправился в Тинри и Шигацзе в сопровождении опытного тибетского чиновника в чине ципоня, [59] на которого и были возложены все дорожные хлопоты. Согласно установившимся обычаям, тибетская казна выплачивает амбаню 4 дочэ, [60] или 500 рупий, в сутки. Но деньга эти выплачиваются не из казны, как это должно быть, а из средств местных жителей. Во время инспекционной поездки их собирает ципонь.

И вот по прибытии в Шигацзе амбань потребовал вместо 500 целых 750 рупий. Население, конечно, воспротивилось. И это понятно. Для жителей Шигацзе собрать такую сумму не так-то просто.

Но амбань даже не пожелал выслушать пришедших к нему старшин — цогпоней. Он велел просто выпороть их, а имущество и лошадей конфисковать в счет уплаты суточных.

На обратном пути амбань вновь завернул в Шигацзе и опять потребовал 750 рупий. Это вызвало всеобщее возмущение. Тогда амбань велел своему ципоню взять солдат и пойти по домам. Ципонь попробовал увильнуть от подобного поручения. Но не тут-то было, амбань пригрозил ему жестокими карами. Между тем возмущение нарастало. Люди потребовали от своих префектов — цзонпоней, чтобы те открыто отказали амбаню в его притязаниях. Амбань пришел в бешенство. Он арестовал цзонпоней, а своего слишком осторожного счетовода заковал в цепи. На другой день несчастного счетовода привязали к столбу и выпороли. Во время экзекуции в солдат полетели камни. Жители освободили своих префектов и окружили дом, в котором остановился амбань. Амбань попытался скрыться от разъяренной толпы, но чей-то камень пробил ему голову. Только прибытие тибетского генерала — дахпоня с отрядом солдат спасло тяжелораненого амбаня от смерти.

С вестью о случившемся в Лхасу был послан нарочный. Там ко всему отнеслись очень серьезно. Старший амбань — баншидачэнь, два тибетских министра и военный казначей далай-ламы незамедлительно прибыли для расследования инцидента.

Решением этой комиссии префекты были понижены в должности и получили по двести бамбуковых палок, деревенские старшины получили по два месяца тюрьмы и четыреста палок, старосты отделались 50 ударами.

Кроме того, было решено просить Лхасу впредь выплачивать суточные амбаням из казны. Это была единственная «уступка», которой тибетские министры добились у старшего амбаня. Говорят, что она обошлась им в 1875 рупий.

Вот, господин пандит, как обстоят здесь у нас дела. Могу вам сказать только, что всемогущий выехал в Лхасу именно в связи с этими событиями. Можно лишь гадать, как долго он там пробудет. Пока же наберитесь терпения и ознакомьтесь со здешними святынями. Они того заслуживают.

— А нельзя ли мне сейчас получить разрешение на поездку в Лхасу, господин секретарь?

— Решительно невозможно, господин пандит… Кстати, завтра сюда прибывает кашмирское посольство, вам, верно, любопытно будет взглянуть…

В полдень на рыночной площади собралось несколько тысяч человек полюбоваться приездом кашмирского посланника. Все улицы, двор храма Гэсер-лхакон и прилегающие сады были заполнены народом, с нетерпением ожидавшим «тэмо». Это слово непереводимо, оно чисто тибетское, и его санскритский эквивалент «лицезрение» дает лишь слабый отзвук того, что вкладывают в это слово тибетцы.

Р. Н. удобно устроился под серебристой пихтой у самой стены храма. Он построен в XVI веке и посвящен «исполненному заслуг герою тибетских и монгольских племен Богды Гэсер-хану, истребителю 10 зол в 10 странах». Китайцы почитают в Гэсере бога войны, и нет, кажется, ни одного селения, где бы не было посвященной ему кумирни.

В конце улицы показалось шествие. Посланника кашмирского магараджи окружало 50 телохранителей в пышных тюрбанах, за которыми следовала сотня всадников. Здесь были мужественные сикхи и чернобородые магометане, ладакцы в бараньих тулупах, непальские мурми и докпа из Чана. Посланника сопровождали также разряженные купцы, каждый с толпой одетых в суконные и шелковые ливреи слуг. Лошади были украшены серебром и парчой. Р. Н. слышал, что магараджа посылает подарки в Лхасу каждые три года. В Лхасе это именуется данью. Для приема посольства на всей дороге до Лхасы выставляется 500 лошадей и мулов, тысячи кули сгоняют для встречи важных гостей.

Едва ли это нужно везущему негромоздкие драгоценности посланнику. Да и дары не окупают расходов по встрече. Но так уж повелось с последней победоносной для Тибета войны. Впрочем, свита посланника очень довольна этим унизительным для ее страны варварским обычаем. Она ловко пользуется им для провоза в Лхасу и обратно собственных товаров и багажа.

Народ вокруг роптал, что за всю эту роскошь и великолепие придется платить тибетскому правительству. «Не правительству, а нам с вами», — возразил кто-то, и тут Р. Н. вновь услышал историю, которую рассказал секретарь министра. Но на сей раз с более яркими подробностями. Оказывается, наказание, которому подверглись префекты и старшины, было еще более суровым, чем сказал секретарь. У несчастных префектов содрали с рук кожу и мясо. Они предлагали амбаню по две тысячи рупий каждый, чтобы только избавиться от страшного наказания. Но жажда мести оказалась сильнее корыстолюбия.

Посланник уже проехал мимо, когда Р. Н. обратил внимание на ехавшего в свите человека в серо-угольном одеянии. На вид это был типичный лама из черношапочной секты шанаг, исповедующей местную религию бонь. Но почему он вдруг оказался в свите кашмирского вельможи? Поразило пандита и сухое, с резкими чертами лицо ламы, властный, сосредоточенный взгляд.

Р. Н. невольно подался вперед, и глаза их встретились. В груди пандита всколыхнулось какое-то беспокойство, смутная тревога, усиленная тщетным желанием вспомнить что-то забытое, но очень важное, вспомнить именно сейчас, в эту минуту. Черный лама проехал мимо, и ни одна черточка не дрогнула на его лице, сухом и растресканном резкими морщинами, как глина в Гоби. Было ли это внезапно налетевшее беспокойство предчувствием? Кто знает…

Когда Р. Н. возвратился к себе, Пурчун доложил, что за ним дважды присылал господин секретарь. Р. Н. умылся, освежил запылившуюся одежду и отправился в его покои.

У секретаря оказался острый приступ диспепсии. Он спросил у пандита какого-нибудь лекарства. Р. Н. заколебался было, так как лекарства оставалось на самом донышке, но не показал и виду.

Когда он принес дорожную аптечку и раскрыл ее, секретарь и его слуги стали с удивлением разглядывать искрящиеся на солнце разноцветные эликсиры.

Р. Н. открыл одну из склянок и приказал принести фарфоровую чашку. Три или четыре человека бросились на кухню и притащили оттуда гору самой разной посуды.

Он достал аптекарские весы и стал отвешивать необходимые лекарства. Блестевшие, как золотые монеты, разновески произвели на присутствующих самое сильное впечатление. Они приняли Р. Н. за изощренного чародея, пользующегося вместо гирек золотыми монетами.

— Сейчас я смешаю эти два лекарства, господин секретарь, и они тут же начнут кипеть, но это будет холодное кипение, которого не надо опасаться, — сказал Р. Н.