Марш Акпарса

И царь стоял у города одиннадцать ден, а дожди во все дни были многия и теплота и мокрота велика, речки малые попор­тило, а иные и прошли.

И, видя такое нестроение, пошел царь от града прочь, и при­шел на реку Сеиягу, и взъехал на Крутую гору, и, рассмотри вели­чество той горы, надумал тут поставить город. Место, где быти граду и церквам святым стояти указал. А потом пошел своим чи­ном к Новгороду Нижнему обратно...»

Уж если говорить насчет последней строки, то надо признать­ся, что тут Шигонька просто покривил душой. И совсем не «сво­им чином» шел царь до Москвы. Испокон веков бояре из-за мест около государя спорили. Недаром обычай этот в закон возведен и зовется местничеством. Бояре за него держались, как черт за грешную душу. И рушить не позволяли никому. Покойного Васи­лия Иваныча обычай этот зело тяготил, да и нынешнему царю он тоже не по душе. Сколько все время грызни меж боярами идет за

то, чей род выше и к государеву месту ближе! А сколько от этого вреда! Взять то же ратное дело. Собирает государь поход и, судя зрело, главным воеводой надо б ставить того, кто умом, ратным опы­том и талантом превыше всех. Ан нет, парь в этом не волен, и глав­ным воеводой пойдет в поход тот боярин, кто родом старше и ме­стом ближе. Ведь ходил же Иван Вельский дважды на Казань главным воеводой, хотя ведомо было всем, что боярин этот не ток­мо глуп, но и труслив.

Царь в походе местами да чинами будто веревками связан. Иногда хочется посоветоваться с умным человеком, посадить в пу­ти в свою повозку, дорога длинна, знай сиди да беседуй. Но сего государь позволить не может, ибо с ним рядом только тот сидит, кому по чину положено.

Этот обычай нерушим, и Шигонька не посмел написать по-ино­му. Государь, мол, ехал своим чином и все тут.

А на самом деле было так: порешив осаду снять, Иван Василье­вич уж не плакал, как прошлый раз, а был зол и скверно бранил­ся. Воеводу большого полка Вельского из повозки своей выгнал.

—     Пошел прочь, один поеду! — и плюнул.

—     Как смеешь, государь! Родовитого боярина, словно пса, от себя гонишь. Я по месту к тебе всех ближе...

—     Место сиречь та часть, на коей сидят. Ты ею только и зна­тен. А большому воеводе еще и голова надобна... Отныне в похо­де будем без мест, так всем и передай, и полки будут водить люди, достойные умом, а не родом.

И посадил с собой в повозку Алешку Адашева да Шигоньку Пожогина...

Что за напасть такая — вторую зиму в эту пору оттепель. Цар­ский возок ныряет носом в преогромные лужи, будто лодка. На ра­скатах возок хлещет полозьями по бокам дороги, поднимая тучи брызг. Стенки возка мокры снизу доверху, дверца набухла — не открыть.

Царь сидит, укутавшись в шубу, молчит. Только сверкают в полутьме злые глаза. Против него сидят Адашев и Пожогин. Мол­чат тоже.

В Новгороде Нижнем молча поужинали, завалились спать. На­утро снова в путь. И тут царь заговорил:

—     О чем, Алешка, думаешь?

—     Про то же, что и ты, государь.

—     Про Казань?

—     Истинно.

—     Врешь! Про меня думаешь. Государь-де бестолков — второй раз за зря рати гоняет. Воевода из него никакой. Тако мыслишь?

—     Мне ли, умом Хилому, тако мыслить? Я о другом тебе ска­жу, государь, только не гневайся за правду.

—    Говори.

—    У всех народов во веки веков не было еще такого воеводы, который мог бы один победно водить рать целой державы. Само­лично воевода правит одним полком, а для всей державной рати надобен великий военный совет. Умным полководцем почитается тот, который из тысячи советов, ему данных, сумеет выбрать пять самолучших, следуя которым, он выигрывает сражения. А тебе бояре-воеводы хоть один совет дельный дали? О том, как рати вести, размыслили?

—    Перед походом о местах грызутся, ако псы, а в походе о кормах спорят. Каждый хочет, чтоб место было повыше, а кор­мой дать поменьше. На том их забота и кончается.

—    А ведь поразмыслить, государь, есть над чем. Хотя бы пору походную взять. Разве осенью на войну выходить кстати? Пока в таку даль рать приведешь, вот тебе и зима. А зимой воину люто, кормов, особливо коннице, надо много, оттого и неудачи. Вот ежели бы весной в поход двинуться, воевать можно было бы не торопясь. И для людей корма добыть легче и для коней. Травы летом, ой, как велики!

—    Больно умно, Алешка, говоришь ты, одначе без проку. Весной в поход идти —державу без хлеба оставить. Весна — простым людям сеять и пахать, на круглый год запасы запасать. Надумай я в поход весной пойти — бояре загрызут меня.

—    За все умное они и так грызут тебя. Как я обрадован был, когда ты великой прозорливости шаг сделал — град на Свияге ставить повелел. Ведь оный град при войне с Казанью нам преве­ликой подпорой будет. А что воевода Вельский говорил? Град-де строить надобны людишки, а где этих людишек взять? Нужны-де бревна, а попробуй в лесах эти бревна рубить. Татары да чере­миса всех рубщиков в един день перебьет. Не построить града и в пять лет, а будет токмо нашим людям изничтожение. Было так говорено?

—    Было, Алеша, было. И хоть место для града я указал, одначе до се не решил, строить его али нет. Боярин, може, и прав: пока на ту землю твердо не встанешь, бревна рубить нам не­други не дадут. А без бревен да камня крепости не построишь, города тем паче.

—    Позволь слово молвить, государь,— сказал Шигонька.

—    Молви.

—    Есть у меня друг—дьяк Ивашка Выродков.

—    Знаю. Умная голова.

—    Хотел он тебе советец дать... но воевода Вельский выгнал его: «Не хватало, чтобы кажинный мужик царя учил!»

—    Каков советец?

—    Бревна для города в местных лесах не рубить.

—     Где же их рубить?

—     Дома, у нас! Тайно построить где-нибудь в лесу город да, кажинную стенку разметив, разобрать его и на лодках ко Свияжску привезти. Умеючи, за неделю город собрать можно — казанцы и глазом моргнуть не успеют.

Царь от волнения сбросил шубу, крикнул:

—     Как рать в Москву приведем, в первый же день дьяка Ивашку ко мне!

—     Исполню, государь!

—     Этак мы к будущей осени городишко и поставим и учиним казанцам тесноту велику. А людишек для того Свияжска я сам знаю, где взять. Хан Шигалей с городецкими татарами да чере­мисский князь Аказ Тугаев крепость ту будут оборонять. Кормов и зелья пушечного запасем мы в том граде на год войны и тогда уж...

Во Владимире царь ночевал три ночи. Спал мало — все думал. Потом снова позвал Алешку Адашева и сказал:

—     Третью ночь не спится мне, Алешенька,— все о твоих словах про весенний поход думаю. Не дадут мне бояре весной ополчение поднять, видит бог — не дадут. И силы у меня сорвать людей с места нет. А поход ежели уж не весной, то в начале лета начну.

—     Позволь сказать, государь.

—     Говори.

—     Тебе нужно постоянную рать иметь для похода. Доныне поднимают у нас ополчение поместные войска, отрывают мужиков от земли, воевод от пуховых подушек. Ну какое это войско? Тут и старцы и юнцы, одеты кто как, стрелять из пищалей не умеют, а как вооружены-то, боже мой! Один приехал в поход с пищалью, другой с самострелом, третий с топором, а иной и прямо с ду­биной. Ратному делу их никто не учит.

—     О том и я думал. Заведу при себе войско в этом же году, позову в него вольных и гулящих людей, сделаю из них умелых стрельцов. И будут они моему любому слову послушны. И тогда посмотрим — захотят ли толстозадые со мною спорить! — Царь вскочил с лавки, прошелся по избе, потом снова сел и уже тише сказал:—А как содержать их, Алешенька, а? Ведь сколько корма, сколько денег надо, ежели тысяч сорок стрельцов заиметь. Гели дать им деньги малые, корма жидкие, ведь редкие в стрель­цы пойдут. А которые пойдут, и те разбегутся.

—     А ты им каждому землицу под Москвой дай по малому кус­ку, пусть с нее подкармливаются, торговлишку безпошлинную разреши вести — пусть стрельчихи с выгодой торгуют. Возвеличь их звание, пусть будет оно, как и у бояр, потомственным, в кра­сивых слободках жить посели. Вот и обойдешься малой деньгой и совсем без корма...