Марш Акпарса

—     Молясь ныне за благо людей, отчизне нашей полезных, вспомнил я про раба Александра. Гонимый всеми, нашел он приют у недругов наших и много лет жил там с думой и любовью к ро­дине. И недругов тех сделал нашими доброхотами...

—     Ты о ком это, святой отец? — Иван взглянул на владыку искоса.

—     Единожды я уже просил гебя простить его.

—     Саньку Кубаря?

—      Ты, государь, и правду пожаловал бы несчастного,— ска­зала царица.

--Да ты-то отколь его знаешь?

-- На смотрины едучи встретила. Недужен был, в бреду все

прощения у тебя просил. Много хорошего рассказали мне о нем.

—      Как же он на пути твоем попался?

—      Не хотели мы тебе, государь, говорить, да, видно, надо,— сказал митрополит.— Ведь это он черемисских послов в Москву привел.

—      Отчего же он сам прощения не попросил у меня, если был здесь?

—             Не корысти ради и не ради прощения своей вины     уж много

лет он подвигами живет, а во славу державы нашей      и  на пользу

вере православной. Таких людей, сын мой, в опале держать грех.

Иван долю молчал, о чем-то думая, потом произнес:

—      Истинно ты сказал — грех.

А на следующий день вослед вышедшей рати помчался конник. В его суме лежала грамота воеводе Александру Горбатому-Шуйскому. А в той грамоте было сказано:

«...Вдет с твоей ратью в послах черемисских монах Санька прозвищем Кубарь. Государь того монаха Саньку пожаловал и все вины ему отпустил. И повелел государь тебе, князь-воевода, взять того монаха в войско, и пусть он ныне не токмо словом, но и мечом державе и государю служит...»

[1] Все указанные воеводы позднее казнены Иваном IV. (Примечание автора.)

^[2] Юмын комбо корно (мар.) —дорога божьих гусей. Так марийцы назы­вали Млечный Путь.

^[3] Идите сюда! Здесь кто-то живет.

О ГРАДЕ СВИЯЖСКЕ

к

И

з Москвы выехали в пятницу сырной недели, а к берегу Вол­ги пришли только в субботу великого поста. Воевода князь Александр Горбатый-Шуйский рать вел не спеша. Впереди шла ертаульная¹ сотня, за ней сам воевода, а потом вся рать. За ратью в возке — послы.

Царская грамота о Санькином помиловании догнала воеводу на третьем дне пути. Она очень обрадовала князя. Еще в пору по­стрижения Соломонии Горбатый-Шуйский восхищался смелостью Саньки и с тех пор все время помнил правдивого постельничего.

Прочитав грамоту, он сразу отъехал в сторону и дождался по­сольского возка. Только сейчас князь понял, почему там сидят пятеро, а на приеме у царя было четыре посла.

—     Аказ, жив ли ты? — спросил князь, следуя рядом с возком.

—     Жив!—Дверца открылась, и Аказ выглянул наружу.

—     Все целы?

—     Все, князь.

—     И беглый постельник Санька тоже цел?.. Молчите?

—     Здесь я! — раздался голос Саньки.

—     Остановись! — приказал князь вознице.— А ну-ка, Саня, вы­лезай, дай я посмотрю на тебя.

Из повозки выскочили Аказ, Мамлей, Янгин и Тоиейка и, схва­тившись за сабли, встали у дверцы.

—     Его ты не смеешь трогать, он посол,— сказал Аказ.

—     Тронешь его — делу конец! — крикнул Янгин.

—     Ну и молодцы!—восхищенно сказал воевода и, вынув из рукава грамоту, подал Аказу.— Передай Саньке — пусть прочтет. А прочитавши, пусть садится на коня и догоняет меня. Поговорить надо.

И ускакал вперед.

Через час Санька верхом догнал князя и уж более до самого конца пути в возок не садился. Когда подошли к Волге, Аказ, Ян­гин и Топейка тоже вскочили на подаренных им коней и до самого Нуженала ехали верхом.

Дорога по Волге совсем не та, что по лесу. Ветры-ветрогоны свистят меж берегов, словно по трубе. Только пурга утихнет, начи­нается метель. Не успела метель отшуметь, как начался буран. Вот так, воюя со снегами да ветрами, подошли ратники к Нуженалу.

¹ Ертаульная (тат.) — сторожевая, в данном случае разведочная сотня, авангард.

Аказ думал, погостит у него князь неделю-две, время метелей переждет. Сказал ему об этом.

—    Я и раньше по гостям сидеть не охотник был, а ныне и по­давно,— ответил князь.— Подумай сам: рати со мной три тысячи человек. Они за неделю не токмо твое сельбище, но и тебя вместе с онучами сожрут. Ведь без кормов приехали — сам знаешь.— И, помолчав, добавил: — Рать расколем на четыре части: здесь, у тебя, оставлю всего одну сотню с новым сотенным Санькой Ку­барем во главе, а остальные по другим землям рассыплем. Пусть там живут и казанцев в твои земли ни на шаг не пускают. А я по Луговой стороне до весны погуляю. Топейку со мной отпустишь?

—    Он сам царю на Ветлугу сходить обещал.

—    Ну вот и хорошо. Завтра с богом в путь.

Через день опустел двор Аказа. Топейка ушел с князем на дру­гую сторону Волги, а Янгин и Ковяж были посланы сопровождать ратников до своих лужаев и распределять их по илемам.

Санька свою сотню ратников растолкал по домам в Нуженале, велел им жить вместе с черемисами, помогать им в работе, ходить в лес на всякие промыслы — словом, не дармоедничать. И еще по­велел постоянно приобщать местное население к православной вере.

До весны много людей научить можно. А весной, как сказал князь, будет дело под Казанью...

На третьей неделе петрова поста стало известно: царь повелел собирать поход на Казань.

Сборы шли до глубокой осени. В ноябре войска вышли в сто­рону Владимира. Во главе встал верховным воеводой сам царь. Шигоньку взял с собой, дабы великие победы и подвиги царские было кому в летописи заносить.

Шигонька добросовестно, в первые же дни похода, в книге, име­нуемой «Летописец», начертал:

«Тоя же осени умыслил Царь Иван Васильевич идти на своего недруга, на Казанского царя Сафу-Гирея. Месяца ноября 20 в не­делю отпустил перед собой в Владимир воеводу родовитого князя Вельского с ратью, из Мещеры велел идти хану Шигалею да с ним воеводам Воротынскому и иным. И устремилась к победам рать аарская зело борзо и лепо...»

Во Владимире Шигонькина запись чуть-чуть поскромнее стала:

«...а наряд, пушки и пищали проводили с великою нуждою, по­тому что были дожди, а снегов не было нисколько. И пришли рати в Нижний Новгород со великими муками от января 26 в четвер­ток».

Мог ли думать Шигонька, что в Нижнем Новгороде придется ему видеть царские слезы обиды и о том в летопись записать:

«...а на завтра в пятницу приде государь на остров Роботку,

что от Нижнего Новгорода 35 верст, и некиим смотрением божьим пришла теплота велика и мокрота многая и весь лед на Волге пок­рылся водою, и пушки и пищали многия провалились в воду, по льду проходить стало невозможно, и многие люди в продушинах ледовых утонули, заранее об оных не зная.

А стоял царь на острове Роботке три дня, ожидая путного шест­вия, но никак пути не дождался. Затем возвратился к Новгороду Нижнему с великими слезами, что не сподобил бог его к путному шествию...»

После первого похода прошел ровно год.

И снова Иван на Казань с ратью двинулся, и опять Шигонька при царе. Пока ехали, в дороге описал летописец всех воевод и все рати, что на Казань царем позваны. А ратников ныне стало вдвое более, воеводы, почитай, все в походе, наряд пушечный велик, пи­щалей у воинов много. Царь прошлогодние слезы забыл, снова ве­сел, снова в победе уверен.

И пишет Шигонька страницу за страницей, старательно описы­вает все, что видит.

«...Царь и Великий князь пришел к городу Казани со всем воин­ством и велел стать около града. Пушечному наряду большому ве­лел стать на Усть-Булаке противу города, а другому наряду ве­лел стать против города у Поганова озера и воевод расставил.

И туры велел поделати и к городу приступати. И приступ ко граду был, и града не взяли, и было множество людей по обе сторо­ны побито.

И повелел царь встать осадой, но долго не можно было стояти; ино пришло аэрное нестроение, ветры сильные и дожди великие и мокрота непомерная; и впредь приступати к граду за мокротою не можно, из пушек, из пищалей стрелять не можно.