Возвращение Амура

…Анри стало невыносимо жарко под периной, он потянулся всем телом и даже застонал сквозь стиснутые зубы – до того ему захотелось женской ласки. Перед крепко зажмуренными глазами поплыли цветные пятна, а затем сквозь них неясным рисунком проступило миловидное девичье лицо. Кто это – Коринна?.. Катрин?.. Мадия?.. Да нет, Анастасия, Настя… или как ее называет Никита Федорович?

– Настенька, – вслух произнес Анри, не открывая глаз. И повторил врастяг, словно пробуя непривычное слово на вкус: – На-асте-ень-ка-а…

– Я здесь, милый… – прошелестел ветерком ответный нежный шепот, и, прежде чем Анри очнулся от грезы, горячие мягкие губы закрыли его рот, а пушистые волосы упали ему на лицо.

Глава 19

Мартовским вечером небольшой обоз во главе с Иваном Васильевичем Ваграновым вошел в большое сибирское село Китой. До Иркутска оставалось чуть больше семидесяти верст встречь могучей Ангаре.

Временами, когда тракт, после городка Усолье-Сибирское, выходил ближе к великой реке, могучесть ее хорошо была видна с крутого берега. Даже крепкие морозы не могли обуздать неукротимый нрав единственной дочери Байкала: большие дымящиеся паром промоины зияли по всей ширине русла. Казалось, огромная хищная птица гналась за убегавшей под снежным пологом добычей, раз за разом пытаясь ее схватить, но снова и снова промахивалась и оставляла на белом рваные следы своих гигантских когтей.

Вагранов поежился от воображенной картины, усмехнулся над своей впечатлительностью, однако возникшее при виде Ангары тревожное чувство не оставило его, несмотря на самоиронию.

Остановились, как всегда, на постоялом дворе; их в Китое было два – на «московской» и «иркутской» сторонах села. Вагранов выбрал тот, что был ближе к цели путешествия. Можно было, конечно, над этим посмеяться, но три месяца унылого движения по бесконечному тракту высосали из него все силы, и потому его радовало даже такое наивное – хоть на одну версту! – приближение к концу дороги.

Отужинав в трактире, Иван Васильевич приготовился было ко сну, как вдруг в дверь осторожно постучали.

– Войдите, – откликнулся поручик и сел на кровати. Подумалось мельком: кому это он мог понадобиться на ночь глядя?

Вошел хозяин постоялого двора – высокий объемистый мужчина; потная лысина во всю голову отблеском отразила свет масляной лампы, горевшей на столе; пегая борода торчала врастреп.

– Ваше благородие, дозвольте обратиться? – поклонился хозяин.

– Что случилось, Евстратий Кузьмич? – Вагранов успел познакомиться с ним при поселении и уже знал, что тот из потомственных солеваров, сумел подкопить деньжат да и спроворил вторую китойскую гостиницу. Стал старостой села и очень ценил, когда к нему обращались по имени-отчеству.

– Дозвольте, я присяду? Как-то стоймя навроде бы невместно о деле говорить.

Вагранов кивнул на стул, но Евстратий Кузьмич покосился на невзрачное деревянное сооруженьице, выдвинул из-под стола массивный табурет и со вздохом облегчения опустился на него, вынудив сиденье недовольно скрипнуть под своим немалым весом.

– Так в чем же дело?

– Дело, ваше благородие, навроде бы непростое, – рассудительно начал хозяин. – С одной стороны, што особенного – ну, утоп человек и утоп. Под лед ушел, навроде бы с концом. А вот с другой… поскольку дамочка не нашенская, тоись, навроде бы не расейская, то и заниматься нам ей не с руки…

– Что, какая-то иностранка утонула? – перебил Иван Васильевич, внезапно ощутив противный холодок пониже сердца. Нет, не случайно он затревожился при виде полыней на Ангаре, ой, не случайно.

– Да не-е, – досадливо махнул рукой Евстратий Кузьмич. – Утопли, кажись, двое русских, а дамочку спасли. Верней, она сама выкарабкалась, а опосля другой седок отогрел ее и к нам доставил.

– Вот что, Евстратий Кузьмич, – строго сказал Вагранов, – давай рассказывай все по порядку. А то скачешь с пятого на десятое – ничего не разобрать.

В конце концов из сумбурного рассказа хозяина сложилась более или менее понятная картина.

В пароконном возке ехали в Иркутск два человека – пожилой мужчина и молодая женщина. Музыканты. Везли с собой струнный инструмент, на котором играла женщина. При переезде небольшой речушки по намороженному зимнику перед возком проскочил волк. Лошади испугались, рванули в сторону и провалились в промоину, присыпанную снегом. Ямщик, возок с мужчиной и лошади ушли под лед, а женщину спасли. Спутник ее успел вытолкнуть из возка наружу, а тут, на счастье, почти следом шла кибитка. Ее седок оказался весьма проворным и умелым, вытащил тонущую на лед и доставил в Китой, а сам ускакал дальше. Женщина сильно застудилась и уже вторую неделю не встает с постели: сначала жаром полыхала, а теперь от тоски мается. Плачет – очень ей напарника-музыканта жалко, и инструмент ее утонул, что теперь делать – не знает. Евстратий Кузьмич все исправнику обсказал, тот в Иркутск, в полицейское управление, доложил, а оттуда вот уже десять дней никакого ответа.

– А где эта женщина сейчас? – спросил Иван Васильевич, уже нисколько не сомневаясь, что чудом спасшаяся – та самая Элиза Христиани, которую он встретил на переправе через Волгу и на концерт которой в Самаре с большим трудом прорвался на следующий вечер.

– Как где? – искренне удивился Евстратий Кузьмич. – У меня, тутока, в десятом нумере. Денег у нее навроде бы нету, утопли вместе с напарником – он был у нее энтим… престарием…

– Импресарио, – поправил Вагранов, слышавший это итальянское слово на спектакле заезжей труппы в Туле.

– Вот-вот, – подтвердил хозяин, – имперстарий… Тьфу, язык сломаешь!

– А чего ты от меня-то хочешь?

– Дак, ваше благородие, вы – лицо навроде бы близкое новому нашему генералу, мебеля его везете, замолвите тамока словцо – пущай што-то изделают для дамочки иностранной. Помочь человеку – это мы завсегда, но ведь и ей уже невмоготу, и я навроде бы убытки несу.

– Я могу ее увидеть?

Ежедневно по многу часов мотаясь в седле, Иван Васильевич частенько возвращался мыслями к встрече с французской виолончелисткой и постепенно в душе его крепло убеждение, что история его отношений с этой милой девушкой не закончена. Он знал, что она после Самары продолжит гастроли в больших городах Урала и Сибири, и надеялся, что судьба вновь сведет их дороги, а там, кто знает, как дело повернется. Он понимал, что надежды эти не имеют под собой даже зыбкого песка, потому как сам видел в Самаре, какие люди складывали к ее ногам богатейшие букеты и подарки – там были и военные, и чиновники, и купцы первой гильдии… А что он такое, кто он такой, чтобы мечтать о жене-француженке, да еще музыкантше (его покоробило это неуклюжее слово, но в русском языке не было равноценного изящному французскому musicienne)? С семнадцати лет рекрутированный в солдаты из многодетной семьи вятского крестьянина, он никогда не думал о семейной жизни. С женщинами у него, в общем, все было в порядке: особым стремлением к их любви он не страдал, а когда возникала потребность, легко находилась молодая вдовушка, без каких-либо претензий делившая постель с военным человеком. И даже производство в офицеры, давшее тридцатитрехлетнему прапорщику личное дворянство, а при повышении звания до поручика – потомственное, не заронило в него мысль об этом самом потомстве. Зачем им обзаводиться, если жалованье копеечное, едва-едва хватает сводить концы с концами, а имущества в виде дома или, паче того, какого-нибудь именьица, нет и не предвидится? Вон у Николая Николаевича, благодетеля, генерала, своего дома как не было, так и нет – все по казенным мыкается. И жениться решил, только лишь когда губернатором стал и жалованье приличное начал получать. А до того теми же вдовушками обходился: что делать – естество мужское требует!

И вот, кажется, судьба снова свела его с Элизой. И не просто свела, но и расставила их по-своему, определив девушку жертвою обстоятельств, а ему, Вагранову, явно предложив роль спасителя. То есть дала шанс проявить себя и подняться в глазах Элизы над уровнем простого неказистого поручика, каких в российской армии великое множество…