Возвращение Амура

– Вы назвали, уважаемый Никита Федорович, супругу генерал-губернатора юной. Он что, много старше ее?

– Точно не скажу, но, пожалуй, много. Хотя и сам не стар, вроде бы нет и сорока. А ей больше восемнадцати и не дашь. Но любит его – беззаветно: все разговоры только о муже… О том, как он геройски воевал, сколько ран получил…

Анри помрачнел сильнее, чем мог себе позволить, но Никита Федорович ничего не заметил. За время их беседы он успел провести гостя по апартаментам, попутно устраняя лишь ему заметный беспорядок: то канделябр стоит не в центре стола, то подушка на диване не так лежит, то картина на стене слегка покосилась… И как раз на своих последних словах достал из жилетного кармашка золотые часы, щелкнул крышкой:

– Располагайтесь, голубчик, как вам удобно, а через час я пришлю за вами: не откажите в любезности отобедать с нами.

– Благодарю. Почту за честь.

Когда Анри в сопровождении слуги явился в столовую, которая располагалась тоже на втором этаже, только в противоположном крыле дома, все семейство Мясниковых было в сборе за длинным столом. Оно, семейство, оказалось довольно многочисленным: на обед приехали старшие дочери с мужьями и детьми – у каждой по ребенку, трех и пяти лет. Хозяин дома сидел во главе стола, гостю отвели место по правую руку, рядом с Анастасией, хорошенькой, круглолицей, с естественным милым румянцем на щеках и толстой русой косой, из которой выбились и завились на висках пшеничные локоны.

– Знакомьтесь, господа, – сочным баритоном произнес Никита Федорович, прежде чем француз опустился на стул, – месье Андре Легран, наш брат-негоциант из самой Франции, представитель торгового дома «Парижский парфюмер». А это, господин Легран, весь мой род. Небольшой, но дружный, что я констатирую с большим моим удовольствием.

Анри слегка всем поклонился и уверенно уселся на предложенное Никитой Федоровичем место. Попутно заметил, как Анастасия бросила на него искоса быстрый взгляд, зарумянившись еще больше, и несказанно удивился про себя: вдруг оказалось, что это ему очень даже приятно. Впервые за последние два с лишним года хорошенькая молодая женщина (разумеется, не из тех, кто годился лишь для разового использования в постели) не вызвала у него щемящего воспоминания о возлюбленной, а привлекла внимание сама по себе. Неужели он стал забывать Катрин именно теперь, когда до нее, как говорят русские, рукой подать? Конечно же нет, одернул он себя, единственное, чего ему по-настоящему хочется, – это настичь Катрин, взять ее в охапку и унести в укромное местечко, как он делал не раз всего каких-то четыре года назад. Вызванная из памяти картина их страстного соединения с такой яркостью предстала перед глазами, что все окружающее вмиг померкло, сделалось нереальным, сильнейший любовный жар охватил чресла, потом метнулся вверх и опалил сердце. Анри чуть было не зажмурился и не потянулся всем телом, как это случалось всякий раз, когда вспоминались свидания с озорной кузиной. И вспоминались все по очереди, начиная с первого.

…Впервые… ей еще не было шестнадцати… гибкая стройная фигурка, больше похожая на мальчишескую… она и одеваться любила как мальчишка, чтобы удобней было скакать верхом по лесистым склонам предгорий… да уж, озорница была во всем – что в играх, что в скачках, что в купании… как она увлекла его в скачки наперегонки, когда он в очередной раз приехал в гости к дядюшке в château de Richemond… [30] ему тогда было двадцать два… а потом у озера… она так легко сбросила с себя одежду и предстала перед ним в такой ослепительной обнаженности…!!!

Анри все-таки зажмурился и тут же услышал встревоженный громкий шепот справа:

– Месье Легран, вам нехорошо?

Он открыл глаза и чуть повернул голову к Анастасии, недовольный ее вмешательством в его сугубо личные грезы:

– Благодарю, мадемуазель, все в полном порядке.

Она смутилась, зарделась и уткнулась в свою тарелку.

– О чем это вы там шепчетесь? – с добродушным любопытством пророкотал Никита Федорович.

– Ни о чем, батюшка, – слишком быстро ответила Анастасия.

– Мадемуазель Анастасия поинтересовалась моим самочувствием. Видимо, из-за того, что я просто немного устал с дороги, – вполголоса пояснил хозяину Анри.

– А я-то решил, что вы уже договариваетесь о совместной прогулке по городу. Настенька очень хорошо его знает, может многое порассказать. Обратите внимание, голубчик…

Слова Никиты Федоровича прозвучали для Анри так, словно бы он и не пытался скрывать свои далеко идущие намерения в отношении дочери. Она, похоже, догадалась и закраснелась так, что слезы выступили на глазах.

– Батюшка, ну что вы такое говорите?!

Вскрикнула, выскочила из-за стола и убежала.

– Да что я такого сказал? – растерялся и расстроился отец, оглядывая всех присутствующих за столом. Анна Васильевна осуждающе поджала губы, впрочем, не смея выступать против мужа. Дочери и зятья также помалкивали – видать, вышколены отцом и тестем. А он сам продолжал оправдываться: – Господин Легран с Красноярском незнаком, ему интересно… Не так ли, голубчик?

Оправдания его звучали довольно фальшиво, но Анри почти машинально покивал головой, чем вызвал откровенную радость Никиты Федоровича:

– Так о том и талдычу, то есть, простите, голубчик, говорю. Погуляйте с Настенькой, прокатитесь на санках по городу. А в субботу, с утреца, заложим тройки и рванем на Столбы, на нашу заимку. Это за Енисеем. Красотища там, скажу вам, голубчик, просто неописуемая, нигде ничего подобного не увидите. В баньке попаримся, в прорубь окунемся, лосятинкой свежей да строганинкой душу потешим… Э-эх!

Никита Федорович разгорячился, глаза заблестели, усы встопорщились, он как будто еще шире стал в плечах. При упоминании о заимке – это, наверное, загородный дом, подумал Анри – все за столом оживились, заулыбались, запереговаривались. По всему было видно, что такие выезды на природу не редки и приносят большое удовольствие. Понравится ли подобный пикник ему, Анри, неизвестно, однако для познания Сибири он, разумеется, необходим. И гость улыбнулся хозяину, выказывая искреннюю радость от столь экзотической перспективы.

– Мы с мадемуазель Анастасией обязательно прокатимся на санках. Завтра, с утра. А сейчас… – Анри поднялся. – А сейчас, извините, мне надо отдохнуть. Благодарю за обед.

– Ждем вас к ужину, – еле слышно сказала Анна Васильевна, и это были первые слова, услышанные от нее Анри с момента его появления в доме.

Он откланялся. Хозяин проводил его до двери и отправил одного из слуг сопровождающим, дабы гость не заблудился.

Что уж он так-то настойчиво предлагает в жены дочку, явно свою любимицу, размышлял Анри, следуя за провожатым, крепким русокудрым парнем в цветастой атласной жилетке, белой рубахе навыпуск и мягких сапогах. Такая красивая девушка, явно неглупая и, несомненно, обладающая мощным любовным магнетизмом – просто она еще об этом не подозревает – неужели есть какие-то проблемы с замужеством? Да нет, вряд ли, скорее, папаша хочет ей лучшей участи, европейской жизни. И не было бы Катрин – чем Анастасия ему не пара? Вполне… вполне…

Анри лежал без сна на широкой кровати под жарким пуховым одеялом и снова и снова прислушивался к своим мыслям и не переставал им удивляться. Никогда прежде он не допускал ничего подобного. Наверное, сказалось длительное воздержание: последнее любовное приключение случилось у него накануне отъезда из Франции, где-то в начале ноября. Да, у него были женщины – этого требовал организм, бороться с ним он не мог и не хотел. Даже в алжирском плену в хибару, где они, скованные одной цепью, ютились с Жоржем Вогулом (именно Жорж, кстати, назвал эту мазанку из навоза хибарой, Анри именовал ее не иначе как шале), приходила бедуинка Мадия и принимала в себя их неистовствующую взаперти молодую мужскую силу. Она никогда не открывала своего лица, но зато не таила под одеждой тело – смуглое крепкое и упругое тело зрелой женщины, имевшей один изъян – правая нога была много короче левой и неестественно вывернута наружу. Поэтому ходила она, кособочась и опираясь на деревянную клюку.