Охота на льва. Русская сова против британского льва!

– Понял, понял! – заорал Давыдов.

– Ни черта ты не понял…

– Алеша, ты гениален! Я сейчас же еду туда, откуда следует начинать! – Давыдов сорвал с себя халат. – Кузьма у тебя грамотный, пусть сидит у телефонного аппарата и принимает телефонограммы. Я ему бумагу и карандаш дам… Рубаха! Пусть сейчас же мне рубаху отутюжит!.. Где мой саквояж? Значок, значок!..

Благодаря старому приятелю Давыдов сообразил, кто ему требуется. И отправился туда, где натолкнулся на Рокетти де ла Рокка, – в «Чепуху». Правда, по дороге не преминул заглянуть в ставший родным «Метрополь» и осведомиться у верного помощника, портье, не покидала ли мадемуазель Бетенфельд гостиницы. Расторопный парень, уже взявший на заметку иностранку, которой так интересуется полиция, заверил Дениса, что француженка не только не покидала номера, наоборот, только что позвонила и заказала поздний завтрак, часов этак на одиннадцать. «Время есть!» – с облегчением выдохнул Давыдов и помчался дальше.

Хитрый швейцар в «Чепухе», стоявший на боевом посту по меньшей мере лет десять, знал всех постоянных посетителей, которых по правилам ресторанного и трактирного хорошего тона называли «гостями». Сам же, возможно, усаживал полумертвые тела в пролетки и давал извозчикам адреса, где высадить ценный груз. Неспроста Бабушинский снял «Чепуху» – видать, бывая в Москве, кутил там с завидной регулярностью.

Швейцар получил от Барсукова столько, что просто был обязан оказать еще одну услугу.

Разнообразия ради Давыдов решил прокатиться до Крестовской площади на конке. Человеку его ремесла не вредно знать все особенности московской жизни, и маршрут конки в том числе, пока ее не заменили, как собирались, трамваем. От поворотного кольца конки у Иверской часовни до Закрестовья малость более четырех верст. И прелюбопытных. Особенно забавно наблюдать, когда конка неторопливо проезжает между двумя сорокаметровыми башнями, ни дать ни взять – старинными крепостными, хотя на самом деле они водонапорные. Именно отсюда растекается по столице знаменитая мытищенская вода, которую еще государыня-матушка Екатерина Алексеевна хвалить изволила. Что поделаешь, мало в Москве колодцев с хорошей водой… Опять же, Давыдов никогда не видел Виндавского вокзала, а говорили, что по части архитектуры он весьма удался.

Но что в конке плохо – с рельс ей не сойти. Если впереди какое недоразумение, лошадей останавливают и ждут, пока оно закончится. Недоразумение подстерегало прямо на Неглинной – навстречу конке двигалась колонна демонстрантов. Мирные демонстрации по согласованию с полицией были дозволены, вот только Давыдов, выглянув, чтобы посмотреть, глазам не поверил. По шестеро в ряд маршировали господа во фраках и белых накрахмаленных манишках, в сорочках со стоячими воротниками, уголки которых у всех были одинаково загнуты, при белых галстуках-бабочках и в белых же пикейных жилетах. Из-под черных брюк сверкали черные лаковые ботинки.

Сперва Давыдову показалось, что знатные балетоманы, живмя живущие в Большом театре, вздумали протестовать против нововведений балетмейстера Горского. Но потом он увидел колыхавшийся над колонной фрачников транспарант. Огромными белыми буквами по пунцовому полю было намалевано: «МЫ НЕ ИВАНЫ».

– Это что за фантасмагория? – сам себя вслух спросил Давыдов.

– Доподлинно фанагория, – откликнулся кругленький мещанин, стоявший рядом.

– Фанаберия, прости Господи! – поправило пожилое лицо духовного звания.

– Неймется им. Живут, как господа какие, а туда же – медистируют! – встряла тетка с огромными красными ручищами; надо полагать, прачка.

– Демистрируют, дура! – крикнули ей.

– Честный отче, кто эти люди и чего они добиваются? – спросил Давыдов батюшку.

– А вы не распознали? Половые это. По-немецки – кельнеры, а по-нынешнему – официянты. Живут не хуже графьев. Им жалованья не платят, они с чаевых кормятся. Так им взбрело в головы, будто чаевые их унижают. Смирения-то ни на грош! И когда пьяный купец кричит: «Эй, иван, подь сюды!» – тоже, понимаете ли, унизительно. А уж если кто гаркнет: «Эй, че-а-эк!» – батюшка очень похоже передразнил загулявшего кутилу, – так и вовсе прямое оскорбление, хоть к барьеру зови. Вот составили свое официянтское братство…

Давыдов присмотрелся и оправдал себя: поди распознай, что это официанты, если у них нет при себе «лопаточников» на шелковых поясах, куда складываются деньги и металлические марки для внутриресторанных расчетов.

– Профессиональный союз? – уточнил он.

– Вроде того. И требуют, чего отродясь не бывало: чтобы по восемь часов в день работать. И чтобы при этом никто им тыкать не стал. А коли кто удерет, не расплатившись, чтобы с них не взыскивали… Ах ты, Господи! Началось!..

Ремесленный люд из толпы, вмиг образовавшейся по обе стороны Неглинной, стал задирать официантов, те огрызались, какой-то местный остроумец запустил в демонстрантов яйцом…

Городовые в белых кителях, а было их при демонстрации двое, не спешили разнимать драку и даже не сразу засвистели, давая понять, что вот-вот вмешаются, и плевать им, кто прав, кто виноват. Должно быть, их тоже развлекала причудливая демонстрация.

Давыдов не был ангелом милосердным, но, увидев, что упавшего наземь длинного и тощего парнишку во фраке вот-вот затопчут, кинулся на выручку. Был он в штатском, но военную ухватку не спрячешь. Раскидав драчунов, Денис вздернул парнишку на ноги и вытащил из толпы.

Тому расквасили нос, и весь его великосветский наряд был в крови. Давыдов затащил спасеныша в подворотню и потребовал, чтобы тот достал из нагрудного кармана платок, торчавший кокетливым уголком, и вытер рожу.

– Ох, что мне хозяин скажет… – пробормотал парнишка. – Прибьет!..

– А чего ты, дурак, на демонстрацию потащился?

– Васька с толку сбил. Мы, говорит, равноправные, время, говорит, новое…

– Нос высморкай. Осторожно только… Очухался?

– Я-то очухался, а фрак… Ой, взыщут с меня!..

Фрак действительно пострадал, да и от жилетки пуговицы отлетели.

– Пойдешь со мной, – решил Давыдов. – Я – в «Чепуху», что в Закрестовье. Там попросим молодцов, чтобы помогли тебе отчистить и починить одежку. Наверняка при «Чепухе» есть свои прачки. Ничего, поправим дело. Тебя как звать?

– Гераськой.

– Пошли, Гераська, выйдем закоулками на Рождественку, возьмем извозчика.

Долговязый Гераська был чуть ли не на полголовы выше своего спасителя и поплелся за ним с комической покорностью, чем-то похожий на горестного жирафа.

У входа в «Чепуху» оказался другой швейцар, помоложе. Наверно, осанистого бородача выставляли ближе к вечеру, потому что выглядел он до изумления солидно. Денис попытался объяснить, кто ему требуется, и выяснил: именно сегодня бородача не будет, прихворнул. Тогда Давыдов попросил провести себя к главному повару Ивану Ильичу. Поскольку их с Барсуковым проводили в ресторан через кухню, повару дали на ладонь целых два рубля, и он должен был запомнить щедрых гостей.

На кухне еще только начинался трудовой день. Истопник загружал в плиты дрова, кухонные мужики втаскивали корзины со свежим, еще горячим хлебом, бадейки с живой рыбой и раками. Две бабы, переругиваясь, выскребали большой котел, а прачка выдавала поварятам только что отутюженные свеженькие халаты, фартуки и колпаки. Повара снимали с полок блестящие кастрюли. Еще несколько человек, стоя у длинного стола, дружно стучали ножами – рубили какие-то овощи. А над всей этой суетой царил его величество главный повар – осанистый седовласый старик. Он заседал в своем закутке с бухгалтером, выверяя накладные и строя наполеоновские планы насчет какого-то банкета.

Главный повар гостя сразу вспомнил и соблаговолил уделить ему четверть часика.

– Прежде всего, у меня просьба, – сказал Давыдов. – Посмотрите, Иван Ильич, я парня привел. Видите, на что он похож? Велите кому-нибудь, пусть помогут ему вернуть божеский вид. Пусть кто-нибудь продаст ему сорочку, манишку и галстук, я заплачу. И пусть пуговицы пришьют.