Здесь русский дух...

Голос атамана отрезвил казаков. Выхватив из ножен сабли и дав шпоры коням, они помчались следом. Только впереди было разлапистое дерево, и им не удалось взять его с ходу. Тогда атаман повернул их назад, но и там на их пути лежала преграда.

Чего делать? — лихорадочно думал Черниговский. С обеих сторон — вся в буреломах непролазная тайга. Хоть бы пятачок какой был для маневра, а так и развернуться особо негде. Одним словом, ловушка.

На помощь приходит старшина.

— Атаман, надо спешиться, а то нас как воробьев из мушкетов посшибают… — закричал он Никифору.

— Дело говоришь, Федя! — тут же согласился атаман. — Казаки, давай коней в лес и в ружье!..

Тут из темноты, на тронутый лунным светом наезженный путь, вопя на все лады, выскочили какие-то люди. Их было много. Одни стреляли на ходу, а другие угрожающе размахивали саблями и топорами.

— Это же воры! Воры, в бога их душу мать! Бей их, злодеев! Бей! Пускай знают, как казаков обижать! — закричали казаки.

Завязался бой, и застонала тайга, содрогнулась от звона и скрежета металла, от ядреной русской брани, предсмертных криков и воплей раненых.

Ревут казаки, точно звери, почуявшие кровь. Храпели боевые кони, метались по кругу, ступая тяжелыми копытами по трупам врага.

— Атаман, жив ли?! — закричал старшина, бросая Киргиза в самое пекло боя.

— Жив, Федя! Рано мне еще помирать…

— Вы, мои верные товарищи? Ты, Васюк?..

— Живой! — отвечал тот.

— Ты, Гридя?

— Что со мной случится?

— Ты жив, Иван Шишка?

— Еще и тебя переживу!

— Фома?

— Тут я, живой!

— Семен?

— Цел я, цел! Чего и тебе желаю…

— Вы, братья Романовские?

— Мы живы! — за обоих ответил Григорий.

— Карп?

— Живой!..

— И я живой, старшина! — подал где-то рядом голос Мишка Ворон.

— Тогда все хорошо… И-ех! — воскликнул Федор и с плеча развалил надвое очередного злодея.

Бой был недолгим. Албазинцы быстро управились с преступниками. Не на тех, как говорится, напали. Казачки-то эти и крымских татар били, и турок, и персов — отчего же им со злодейской шайкой не справиться? Порубили их, а кто жив остался, того по рукам и ногам повязали и бросили на землю. Потом сели перекурить. Слишком нервным вышел бой. Задымили трубки, запыхтели, и едкий ядреный дух разошелся по всей тайге…

Глава восьмая

СЕВА ДЕНЬГА ПО КЛИЧКЕ КРЫСА

Они сидели на сырой земле и волком глядели на казаков. Убийцы, конокрады, воры… Солнце еще не успело пробиться сквозь полосу леса, и поэтому рожи пленников было трудно разглядеть в мутной предрассветной дымке.

— Эх, вы, живете в лесу, молитесь колесу! — глянув на них исподлобья, изрек атаман. — Ладно, говорите, кто из вас главарь. Ты? — ткнул он рукоятью нагайки в грудь первого попавшегося упыря. Тот лишь ухмыльнулся и опустил глаза. — Может, ты? — пнул он сапогом другого. — Молчите? Так знайте: кто укажет мне на главаря, тому я подарю свободу.

Никто из лихих людей и теперь не открыл рта.

— Что ж, коль так, — на сук их всех! — обернулся он к товарищам. — Собакам положена собачья смерть!

— Стойте! — неожиданно подал голос один из пленников. — Стойте! Я вам укажу на главаря…

— Вот как! — склонившись над ним, произнес атаман, пытаясь разглядеть его лицо. — Давай, говори… Смотри у меня — вместе со всеми вздерну на березе.

Это был сподручник главаря шайки по кличке Шароглазый. Огромный и сильный, он сейчас сидел на земле и дрожал от страха. Жить ему хотелось, жить, а тут такое…

— Шайтан у нас за главного, — указал он глазами на сидящего рядом с ним тщедушного косматого человечка, одетого в измазанный грязью старый кафтан.

Никифор даже крякнул от удовольствия.

— Так ты, значит, и есть тот самый Шайтан? — обратился он к косматому. — Долго же я на тебя зуб точил, но вот теперь ты попался мне, окаянный. Больше не будешь со своей поганой братвой честной народ грабить. Все, отвоевался! Даже судить мы тебя не станем — тотчас же на березе вздернем, а вместе с тобой и всех твоих дружков.

Пленники опустили головы. Вот и настал их последний час, хотя они знали, что когда-то это все равно произойдет, и поэтому были готовы ко всему. Шароглазый думал иначе.

— Барин, а, барин? Ты ж обещал помиловать того, кто укажет на главаря. Отчего тогда не отпустишь меня? Отпусти душу на покаянье, не губи напрасно.

Никифор усмехнулся.

— Доносчику — первую плеть! — воскликнул он и с чувством прошелся по спине детины нагайкой.

Шароглазый даже не вскрикнул.

— Теперь иди… Я свое слово держу, — сказал атаман.

— Благодарствую, барин! Век за тебя буду молиться, — радостно воскликнул бандит.

Его освободили от пут и отпустили на все четыре стороны.

— Эх, забодай меня коза! Слышишь, атаман, главарю тоже надо перед смертью как следует врезать! — предложил Игнашка Рогоза. — Он и на том свете должен помнить про нас.

— Так всыпь! Чего ждешь? Мы тут пока с товарищами посовещаемся, — сказал атаман.

Надо было принять окончательное решение по поводу бандитов. Никифор отвел казаков в сторонку, и только Федор ненадолго задержался.

В это время солнце выглянуло из-за деревьев и осветило лица пленников.

— Стой-ка, Игнат! — невольно взглянув на пленников, остановил Федор товарища, который, вынув из-за голенища нагайку, уже собирался угостить ею Шамана. — Дай я на рожу этого поганца взгляну. — Он наклонился, некоторое время внимательно изучая лицо главаря. — Какой же это Шаман? — неожиданно и с каким-то непонятным злорадством произнес он. — Нет, братцы, не Шаман, а мой старый знакомый Сева Деньга… Ну, здорово, Савелий! — усмехнулся ему в лицо казак. — Не ожидал меня встретить? Мир тесен…

— Федор?.. Ты? Выходит, жив? Я-то думал, тебя тоже вместе со Степаном Тимофеевым убили, — искренне удивился тот.

— Да нет, как видишь, живой. Видно, Бог меня сберег. Для чего, спросишь? Хотя бы для того, чтобы я тебя, гадину этакую, нашел и отрубил башку, — нахмурил брови старшина.

Пленник побледнел, отлично зная причины ненависти этого казака.

…Савелий, Сева Деньга по кличке Крыса когда-то служил в Москве чиновником-целовальником. В столице, как и повсюду, для выпечки хлеба строились специальные избы, где работали хлебники. Они пекли сброженный хлеб из ржаной муки. Это было большим искусством, и основывалось оно на применении специальных заквасок. Секрет их приготовления держался в строжайшей тайне, передаваясь из поколения в поколение.

Еще в царствование Ивана Грозного был установлен строгий государственный контроль не только за ценами на хлеб, но и за качеством. Царский Указ 1626 года «О хлебном и калачном весу» утверждал порядок установления цен на двадцать шесть сортов хлеба из ржаной муки и тридцати сортов — из пшеничной. Для наблюдения за выполнением этого указа назначались хлебные приставы — целовальники. Их обязали «ходить по улицам, переулкам, малым торжкам и взвешивать хлебы ситные, решетные, калачи тертые и коврижечные мягкие». Если целовальник находил, что хлеб и калачи маловесны или продаются по «дикой» цене, виновных тут же подвергали весьма ощутимому штрафу. Злостным же нарушителям назначалась порка.

При Алексее Михайловиче в Белокаменной уже работали огромные пекарни. Самая крупная находилась в Измайлове и именовалась «хлебным дворцом». Такой дворец соорудили и в Кремле. В государевой пекарне трудились более семидесяти пекарей, и слава об их искусном труде, а также, конечно, об ароматном хлебе и кренделях выходила за пределы государства.

Кличку Крыса Севе дали хлебопеки, которых он безбожно обдирал. За это Севу сажали в арестантскую тюрьму — блошницу — для следствия, откуда, подкупив стражников, он бежал на Дон. Как говорится, дешево по тюрьмам проживать, но накладно. Или еще: в тюрьму широка дорога, а оттуда тесна.

В то время на Дон бежали все, кому не лень. Бежали варнаки — каторжные люди, бежали воры и праведники, но больше всего было крестьян, страдавших от непосильного гнета своих хозяев.