Здесь русский дух...

— Нет… Привычный я…

— Пойдешь ко мне войсковым старшиной? — улыбнулся атаман.

— Отчего ж не пойти? Пойду. Только где оно у вас, войско-то? — поинтересовался Федор.

Атаман нахмурил брови. Ведь его и самого мучил этот вопрос. Что и говорить, людей у него покуда мало.

— Коль есть казаки — считай, есть и войско, — говорит.

— И то верно… — произнес Федор.

— Вот и договорились… — Неожиданно он притянул Федора за рукав и прошептал ему на ухо: — Только ты молчи, что у Разина-то служил. Не то найдутся злые людишки — выдадут Разбойному приказу. Там уж не пожалеют…

— Ха! Меня виселицей не испугаешь, но слова твои запомню, атаманушка, и доброту твою не забуду. Если позовешь — всегда приду к тебе на выручку, — ухмыльнулся Опарин.

— Отлично! — сказал Черниговский. — Теперь бегом ко мне в приказную избу. Буду тебя брагой угощать. Зови и жену с детьми. Наверняка не слишком жировали в дороге, поэтому отъедайтесь понемногу.

Федор пошевелил рукой свою давно не чесанную бороду, словно ловил какую-то мысль, и произнес:

— Нам бы угол какой на первый случай найти…

— Не переживай, казак, найдем вам место, — пообещал атаман. — Можете пока у меня пожить… Я ж ведь вдовый, поэтому места точно хватит. Потом сами отстроитесь… Эй, где там Макейка? — кликнул он своего порученца.

— Так ведь его нет. Сказал, у него убежал конь, и он пошел искать животное, — вышел из приказной избы на крыльцо писарь Ерофеев.

— Непорядок. Почему мне об этом не доложили? Кто нам с гостями накроет стол? — покачал головой атаман.

— Я, атаманушка!.. Я вам и накрою… У меня там каша в чугуне варится… Хлебца нарежу, огуречиков соленых, груздочков положу — чем не еда? — выбежал на крыльцо дежурный казак.

Приказная изба была для атамана и местом службы, и одновременно жильем. Все же текущие дела там выполнялись дежурным казаком, которого ежедневно назначали по графику, и только делопроизводство вел штатный писарь.

Речь шла об обыкновенной рубленой избе с небольшой терраской и покоями: передней, горницей, в которой решались казенные дела, спальней и кухней, где порой хозяйничала приходящая женщина.

Погостив пару дней у Никифора, Опарины решили, что доставляют ему много хлопот, и нашли себе другой приют. Остаток лета и зиму они рубили избу, поэтому к весне она уже была готова. Крепкая изба получилась, просторная, с крышей из теса, а то ведь иные норовят все делать на скорую руку, поэтому и избы получались не слишком теплые и приземистые, с одной небольшой горенкой, которая служила и гостиной, и спальней, и одновременно кухней. Такие посконные избы в основном находились по Амуру. Глянешь — кругом соломенные крыши. Ведь крыли соломой не только избы, но и амбары, и риги, и конюшни.

Федор же хотел для семьи чего-то принципиально иного. Лес хорошо подходил для стройки — смольчак и меньше черного. Чернолесье.

Черниговский не стал торопить Федора. Ничего, мол, служба подождет — устраивайся. Пока суд да дело, Федор купил строевого коня, справил себе новый казацкий кафтан, достал припрятанную до поры сабельку, а когда освободился от домашних дел, вышел на службу.

Так и потекла жизнь. Походы, учения, сборы ясака, ночные дозоры, разъезды… Без кровавых стычек тоже не обходилось. Чаще всего албазинцев беспокоили маньчжуры и преступники-азиаты, которых называли хунхузами, но присутствовали еще и свои разбойные люди, не говоря уже про непокорных тунгусов… В общем, дел хватало.

Казаки сначала все приглядывались к Федору, а потом приняли и зауважали. Медовуху пьет, законы казацкой вольницы почитает, в бою дерется как зверь. Кроме того, жалостливый. Где надо было бы по морде вдарить, он обходился крепким словом. Одна беда — любил женщин. Это, мол, у него с Дона, где, по разговорам, тьма-тьмущая заморских наложниц. Поэтому там немало рождается чернобровых деток. Где-то, видно, и у войскового старшины не один такой маленький турок растет.

Больше всего Федор понравился атаману. Как говорил он об Опарине: и голова светлая, и рука крепкая, да и совесть чиста. На таких можно положиться. Один раз только и вспылил на него, когда тот привез в острог маньчжурскую пленницу.

— Чего будем делать с твоей косоглазой? Красотка-то, сам видишь, непростая. Узнают маньчжуры о ее новом доме — вот шуму-то будет! — вопрошал Никифор.

— Не отдам я Саньку!.. Умру, но не отдам, — заявил Федор.

С другим у атамана разговор короткий, а тут он сжалился.

— Если не можешь без нее — живи… — сказал он. — Бабу твою все равно жалко. Хорошая она у тебя, Наталья-то. Мне б такую женку. Однако с бабами мне всю жизнь не везло. Одни изменяли, другие рано умирали, — неожиданно нахмурился он. — Последняя так и вовсе погибла от рук злодея… Теперь уже и боюсь свататься к кому. Вдруг такая же история выйдет?

…Чутко идут кони, фыркают. Чуют, чуют чужой дух… Тайга она и есть тайга — в ней всякой нечисти пруд пруди, подумал Федор. Оттого и беспокоятся кони. Впрочем, до Агафона Огуменника еще дальше. Это тогда леший ночью из лесу выходит, чтобы подурить. Особенно пашенным достается — нечисть-то чаще в поле любит пошалить, снопы по гумнам раскидать. Вот и стерегут ее мужики в вывороченных тулупах с кочергою в руках…

— Слушай, атаман… Чего-то мы про нашу молодежь забыли! Не пора ль ее уже ставить в строй казацкий? Бродят, понимаешь, целыми днями… У пашенных они всегда при деле, а наши-то лоботрясами растут, — снова зазвучал в темноте голос Федора. — Сам видишь — народу у нас не слишком много, а тут маньчжуры подступают к границам. Где нам силу брать? Молодежь хитрая. Дай им острую саблю и коня — они бы кое-кому из нас, старых казаков, нос-то утерли…

Атаман замолчал. То ли заснул, а может, размышлял.

— Чего молчишь, атаман?

— Чего говорить-то? — усмехнулся тот. — Нет у меня для них ни сабель, ни коней. Тогда какой может быть разговор?

Ведь прав атаман, подумал Федор. Не в его власти распоряжаться государственной казной. Но есть же какой-то выход!

— За трофеем надо идти, за Амур. Царь-то про нас, видно, забыл… Ни оружия с выпивкой, ни чего другого не шлет. Может, ему уже и не нужен Амур-то? Атаман, нужен он ему или нет? — сказал Опарин.

— Нужен. Только что-то не ладится у него там. Все с Европой воюет… Из-за того, говорят, и казна пуста. Так чего ж еще ждать?

— Вот я и говорю: нам нужен трофей. Только прикажи, атаман, — я все, что надо, достану, — жестко не отступал от своего Опарин.

— Оно б ничего, но царь нам велел больше не гулять в маньчжурские земли. Вот и якутский воевода в последней своей речи говорил, что бросит в темницу всякого, кто разозлит верховного хана, — вздохнул Никифор.

— Да-а. Все же можно попытать счастья, — протянул Федор.

— О, как ты уперся! — улыбнулся атаман. — Что ж, смелого ищи в тюрьме, глупого — в попах. Так, кажется, у нас говорят? Нет, Федя, не рискну я противиться царской воле. Он меня один раз уже простил, а во второй раз не станет.

— Это ты про то, как илимского воеводу убил? Расскажи, как все было, повесели мою душу…

Атаман, видно, не хотел ворошить старое.

— Забавляйся своими подвигами, а в мои дела не суй свой нос… — резко оборвал его атаман, видимо, не собиравшийся ворошить старое.

Федор оторопел. Чего атаман так вдруг?.. Его взяла обида. Он придержал коня, чтобы отстать, но тут, судя по всему, Никифор понял свою ошибку:

— Ты, Федя, сильно-то на меня не обижайся, — сказал он. — Пойми, дело давнее, и я…

Никифор не успел договорить. Неожиданно в нескольких метрах впереди раздался громкий треск, и следом огромная пушистая сосна тяжело и с грохотом рухнула на землю. Вновь послышался треск и грохот упавшего дерева. Только теперь позади казачьего строя. Тут же из темноты посыпалась картечь.

— Маньчжуры! Это маньчжуры! Они нас порубят! Убегаем отсюда, товарищи! — зашумели застигнутые врасплох казаки.

Паника — хуже врага.

— Хватит! Слушайте мою команду, казаки! Сабли! Вперед! За мной! — вне себя от ярости закричал атаман.