Месть

Эврай закончил доклад и оторвался наконец от своих записей. Наместник смотрел на Марка и остальных, обдумывая услышанное, а потом ткнул пухлым пальцем в сторону своего помощника:

– Хорошо поработал, Эврай. Быстро соображаешь.

– Спасибо, господин. Но я лишь выполняю свои скромные обязанности.

– Само собой. Ты очень добросовестный парень. Мне бы побольше таких иметь.

– Ты очень добр, господин.

Наместник снова сосредоточил внимание на обвиняемых:

– Ну? Что вы можете сказать в свое оправдание, а? Говорите!

Фест глубоко вздохнул:

– Мы ни в чем не повинны, господин. Мы не убивали Пиндара.

– Конечно, – кивнул Сервилий. – Так все убийцы говорят.

– Господин, если бы мы убили того человека и пустились в бега, зачем бы мы стали приходить к твоему порогу и просить о встрече с тобой?

Наместник фыркнул:

– Вот ты мне и расскажи.

– Конечно. Как мы уже сообщили твоему человеку, вот этому, мы пришли в Грецию в поисках одной женщины, жены отставного офицера легиона, которую похитили и, насколько известно, держат теперь в поместье сборщика налогов и ростовщика по имени Децим.

– Децим? – Брови наместника от удивления взлетели вверх. – Мой добрый друг Децим? Да разве такое может быть? Это честный человек. Основа общества и всякое такое. Он только сегодня был здесь и сделал щедрый вклад в представление, которое я устраиваю для жителей этого города. Кто осмелился обвинить его в похищении?

Фест продолжил спокойным тоном:

– Если та женщина, о которой идет речь, действительно находится среди рабов, принадлежащих Дециму, то он совершает серьезное преступление, господин. Именно поэтому Цезарь, мой господин, послал нас найти ее и позаботиться о том, чтобы она вернулась на свободу, а тот, кто виновен в ее похищении, понес наказание.

– Тебя прислал Цезарь? – Сервилий насмешливо захохотал. – Да ты посмотри на себя! Ты выглядишь и воняешь, как какой-нибудь бродяга!

– Это потому, что нас почти целый день держали в одной из камер твоей тюрьмы, господин.

Наместник не обратил внимания на его слова и, наклонившись вперед, ткнул пальцем в сторону Феста:

– Ты лжешь! Смешно даже думать о том, что тебя мог послать сам Юлий Цезарь!

– Но мы можем это доказать! – вырвалось у Марка. – У меня есть документ, подписанный Цезарем. Рекомендательное письмо.

– Это еще что такое? – резко бросил Сервилий. – Что за наглость!

– Господин, – вмешался Фест. – В этом нетрудно разобраться. Если мальчик утверждает, что у него есть такое письмо, так пусть его покажет.

– И в самом деле! Итак, мальчик, где этот твой документ, а? Покажи его!

– Я не могу, господин, – признался Марк. – Письмо осталось в моем мешке, в той комнате в гостевом крыле, в кожаном футляре. Если ты позволишь мне принести его, то все решится: ты увидишь, что я говорю правду.

– Ты не сделаешь ничего подобного! – рявкнул наместник. – Офицер, пойди туда. Обыщи вещи этих бродяг и, если найдешь такой документ, немедленно неси сюда!

– Да, господин!

Офицер отсалютовал и быстрым шагом вышел из зала в коридор. А наместник снова сосредоточил внимание на Марке и его друзьях.

– Скоро узнаем правду. Но я предупреждаю тебя: если ты лжешь, тебе это дорого обойдется.

– Я говорю правду, – твердо повторил Марк. – И ты это увидишь.

Наместник налил в кубок вина и откинулся на спинку стула, неспешно делая глоток за глотком, пока они ждали возвращения офицера. Эврай стоял чуть в стороне с едва заметной улыбкой на губах. Марк посмотрел на него, и внезапно его охватило дурное предчувствие, но оно утихло, когда в коридоре раздались шаги. Офицер вошел в зал, быстро прошагал к возвышению и вытянулся в салюте перед письменным столом.

Наместник опустил кубок и наклонился вперед:

– Ну?

– Никакого письма, господин. Никакого кожаного футляра.

Марка словно ударили камнем по голове.

– Оно было там! Ты должен был найти его!

Офицер через плечо оглянулся на него и оскалился:

– Нет там ничего! Ты солгал!

Марк от изумления разинул рот, поворачиваясь к Фесту:

– Но оно было там! Ты же знаешь! Скажи им!

Фест покачал головой:

– Поздно, Марк. Нас загнали в ловушку. И очень ловко. Догадываюсь, что это твоих рук дело, Эврай.

Грек изобразил удивление и коснулся рукой груди:

– Моих? Ты обвиняешь меня?

– Сколько Децим заплатил тебе за эту услугу, а?

Сервилий хлопнул ладонью по столу.

– Хватит этой ерунды! Ваше представление закончено. Никакого письма нет. Вы здесь не по делам Цезаря и явно пытались меня одурачить. Что ж, я вам вот что скажу: я совсем не дурак и вижу, где ложь, а где правда. Вы трое ограбили Пиндара и убили его, когда он вас поймал. Вы сбежали из Страта и пришли сюда, надеясь обмануть меня, чтобы получить пищу и крышу над головой, пока прячетесь от правосудия. Но теперь правосудие вас отыскало, и вы заплатите за свои преступления.

Он немного помолчал, глядя на них по очереди, а потом злобно усмехнулся.

Марк невольно задрожал, ожидая своей судьбы.

– За такие преступления может быть только одно наказание. Итак, через три дня, на второй день игр, вы трое будете приведены на арену и привязаны к столбам, и дикие звери разорвут вас на части во имя правосудия и для забавы толпы.

XVI

– Отдадут диким зверям… – негромко простонал Луп, сжавшись в углу камеры. – Прекрасные боги, пощадите нас… Пощадите нас!

Солнце уже встало, и тонкий луч света прорезал унылый мрак камеры, снова позволяя пленникам увидеть вонючую тесноту маленького пространства. Ночь для всех троих была горькой; их снова грубо протащили по узкому коридору и швырнули на пол, и дверь камеры захлопнулась за ними. Проскрипел железный засов, шаги солдат и тюремщика затихли в коридоре, и наступила тишина, лишь сухо зашуршала солома, когда Фест опустился на нее. Марк еще какое-то время стоял у двери в темноте, не осмеливаясь поверить в то, что припасла для них судьба. Он слышал, как Луп пытается сдержать рыдания в дальнем углу камеры, и ему стало жаль друга.

Марк уже встречался со смертью на арене. И он давно знал, что ни в коем случае нельзя позволять страху парализовать себя. Страх ничему не поможет. И каждый волен выбирать сам, то ли поддаться страху, то ли совладать с ним и продолжать борьбу. Но это годится тогда, когда есть возможность бороться, напомнил себе Марк, – вот только их-то собирались привязать к столбам и напустить на них голодных зверей… Так что они окажутся совершенно беспомощными, и им останется лишь молиться о том, чтобы все поскорее закончилось.

Он ощупью пробрался вдоль стены к куче соломы в задней части камеры, стараясь не представлять себе острые зубы тварей, которые будут рвать его плоть. Ощутив под ногами солому, Марк опустился на нее, свернулся клубком и попытался заснуть. В камере было тихо, если не считать ровного дыхания Феста и сдавленных рыданий Лупа. Никому из троих не хотелось говорить, и каждый погрузился в собственное отчаяние. Для Марка все это означало, что его мать навсегда останется рабыней, и такое проклятие и чувство вины были едва ли не тяжелее, чем страх ужасающей смерти.

К утру страх и отчаяние слегка утихли, и Марк с интересом посмотрел на поднос с едой, который тюремщик просунул в отверстие под дверью.

– Вот ваша кормежка, – прорычал снаружи тюремщик. – Давайте ешьте! Мне совсем не хочется, чтобы зверье разочаровалось, когда ему подсунут умирающих от голода преступников!

Он грубо засмеялся собственной шутке и удалился, шаркая ногами.

Фест пошел к двери, взял поднос и принес его в угол, где сидели на соломе мальчики. На подносе лежали буханка черствого хлеба, несколько кусков засохшего сыра и кость с остатками вареного мяса на ней; к этому прилагался кувшин воды. Фест разделил хлеб и сыр на одинаковые порции и сунул в руки мальчиков. Марк с готовностью все взял и заставил себя начать грызть корку хлеба. А вот Луп просто смотрел на еду, лежащую у него на коленях, пока Фест не положил руку ему на плечо: