Возроди во мне жизнь

— Вообще-то да, генерал. Это были совсем другие времена.

— Разумеется, ведь тогда ей было двадцать лет, а теперь — пятьдесят, — шепнула я Серхио Куэнке, который непринужденно рассмеялся в ответ. — К тому же на самом деле эти земли принадлежат Лоле.

— Над чем это вы смеетесь? — спросил Андрес.

— Над словами вашей супруги, генерал, которая утверждает, что эти земли принадлежали отцу Лолы Кампос.

— Ну, тогда вы правы, что смеетесь, — согласился Андрес.

— Не над ней, а вместе с ней, генерал, — ответил Серхио.

Потом он поднял бокал и провозгласил какой-то шутливый тост, а затем — еще и еще, пока не закончился ужин.

Было уже около двух часов ночи, когда Марилу со своей лисой на плечах решила, что им с мужем пора уходить, а за ними стали прощаться и другие гости. Мы проводили их до дверей. Донья Хулия Конде все так же неутомимо обмахивалась веером.

— Просто не понимаю, девочка, — сказала она Марилу, — зачем ты таскаешь на себе это животное. В нашей стране круглый год жара. Наша зима — не зима, а одно название. Даже как-то неловко.

— Судя по всему, у нее начался климакс, — шепнул мне на ухо Андрес, обнимая за плечи. А вслух сказал:

— Вы правы, донья Хулия, наши дамы больше не могут носить то же, что и в былые времена. Теперь они вынуждены кутаться в меха, и боюсь, эта мода продержится еще много лет, дети успеют вырасти. Или ты не согласен, Хулиан?

— Разумеется, он согласен, — заверила Марилу вместо прощания.

— Кто тебе сказал, что земли в Альчичике принадлежали этой женщине? — спросил Андрес, когда за последним гостем закрылась дверь.

— Она сама и сказала, — ответила я. — Она приходила ко мне месяц назад. Хотела, чтобы я с тобой поговорила и объяснила тебе, что она унаследовала эти земли от отца, который возделывал их многие годы, пока де Веласко не оттяпал. А теперь де Веласко разорился и задешево продал Хайсу то, что никогда ему не принадлежало. Хайс заплатил ему сущие гроши под тем предлогом, что существует риск оспаривания. Что за варварство, Андрес!

— Что ты ей ответила? — спросил он.

— А что я могла ответить? Можно подумать, от меня что-то зависит. Ведь с тобой бесполезно говорить, ты меня попросту не слышишь. Так какая тебе разница, что я сказала? Я не стала ей помогать. Мне было так стыдно, когда она встала и ушла, не подав мне руки.

— Так значит, ты целый месяц молчала, чтобы устроить скандал сегодня вечером?

— Да, потому что это единственное, что я могла сделать, — ответила я. — По-другому ты просто не понимаешь.

— Каталина, ты все не так поняла. Эти земли никогда не принадлежали Лоле. Мало ли, что тебе наболтала эта индианка. И текстильный бизнес, в который мы вовлекли твоего отца — самое безобидное из того, с чем он мог столкнуться.

— Я тебе не верю, — сказала я ему — впервые в жизни. — Не верю тебе ни в том, ни в другом.

— А ты веришь, что мне нравятся твои стриженые волосы? — спросил он.

Он начал целовать меня прямо посреди двора, подхватил меня на руки и понес по лестнице в спальню. Руки у него были большие и сильные. Я любила эти руки так же сильно, как другие их боялись. А быть может, именно поэтому они так мне и нравились — кто знает...

Он начал раздеваться, приговаривая:

— Ну что за тупица эта девчонка, пока не прикрикнешь — ничего до нее не дойдет.

После этого он отстегнул кобуру с пистолетом. Я подумала, что мне бы тоже не помешало носить пистолет под платьем. Я замешкалась, раздеваясь. На мне было длинное платье с глубоким декольте на спине, а спереди закрытое до самой шеи. Снять его оказалось крайне сложно, поскольку пришлось расстегнуть бесконечное число пуговиц.

— Какая ты медлительная, Катин, — сказал он.

Я села на разобранную постель — спиной к нему.

— Иди сюда, — велел он.

А я закрыла глаза и попыталась представить перед собой море.

— Почему бы тебе не вернуть Лоле ее землю? — спросила я.

— Ну что за невозможная женщина! — простонал он, ритмично двигаясь, лежа на мне. — Потому что не могу.

— Но ты можешь освободить моего отца из сетей Амеда.

— Возможно.

На следующее утро мы собрались совершить нашу обычную верховую прогулку. Беспечно напевая что-то себе под нос, я, как всегда, спустилась по черной лестнице на задний двор. Там уже стоял оседланный Листон, а мальчик — помощник конюха, который всегда помогал мне подняться в седло, держал под уздцы какую-то гнедую кобылу.

— А где Енот? — спросила я.

— У него теперь новый хозяин, как вы и хотели, сеньора, — ответил Андрес.

А я с такой силой сжала кулаки, что ногти впились в ладони.

— Так значит, по рукам? — спросила я, садясь на гнедую кобылу.

— По рукам, — ответил он, посылая Листона в галоп.

Я поскакала следом за ним на кобыле, и вскоре оставила далеко позади. Я миновала Мансанильо, затем лес Костес и, наконец, выехала на дорогу, ведущую в Малинче. В эти минуты я забыла обо всем на свете: о том, что Чеко лежит дома с гриппом, о завтраке, о соседке, которая всегда навещала меня по утрам, чтобы выспросить, во что были одеты дамы на очередном званом ужине. Мы с ней любили посидеть в саду, перемывая косточки гостям, и мне доставляло настоящее удовольствие видеть, как заразительно она смеется над моими сплетнями.

Однако теперь мне было не до нее. От одной мысли о том, что мой Енот попал в лапы Хайса, я зарыдала в голос; ветер бил мне в лицо, сбивая дыхание; я хватала ртом воздух, а слезы потоками лились по щекам.

Я вернулась домой около одиннадцати. Андрес ушел по делам, девочки были в школе, дома оставался лишь больной гриппом Чеко.

— Мы готовы хоть простыть, лишь бы в школу не ходить, — пошутила я, присаживаясь на край его постели.

Затем позвала Аусенсио, нашего старшего лакея, и попросила его разыскать ту служанку, которую выгнала из дома сеньора Амед.

— Скажи ей, что мы хотим взять ее к себе, — велела я. — Я знаю, что с ней случилось, так что пусть не волнуется.

Лусина пришла к нам в дом на следующий день; все ее вещи помещались в картонной коробке. У нее были темные глаза и хорошенькое личико. Говорила она мало, но при этом рассказывала Чеко такие сказки, каких я никогда даже не слышала, шила платьица для кукол Верании и разминала мне спину, когда ей казалось, что мне грустно. Короче говоря, скоро она стала нашей общей няней.

Своего ребенка она вскоре потеряла, очень тихо. Это был пятимесячный плод, уже мертвый. Она проплакала весь день. Аусенсио, дети и я похоронили его на деревенском кладбище. Мы положили мертвого младенца в белый деревянный ящик и все вместе отправились на маленькое кладбище, у которого не было даже ограды — просто участок земли со скромными могилами. Мы нашли местечко под деревом, где и вырыли могилу для ее малыша. Аусенсио опустил в нее гробик, а Лусина поспешно бросила на него горсть земли.

— Это и к лучшему, — сказала она.

Верания затянула «О, Мария, мать моя!», а мы стали ей подпевать.

Домой мы ехали на машине в полном молчании, пока, наконец, Лусина не решилась его нарушить.

— Не расстраивайтесь, — сказала она. — Мой мальчик теперь на небесах. Он стал звездочкой. Ведь правда, сеньора?

— Да, Лусина, — сказала я.

Вскоре после этого я узнала, что Марилу Амед распускает сплетни, будто бы я обманом заманила бедную девочку к себе, вынудила ее сделать аборт, а потом превратила в рабыню, заставив нянчить моих детей. Вечные ее заскоки.

Через несколько дней мы с Чеко пошли на прогулку после ужина. Мы поднялись на самую вершину Гваделупского холма, чтобы оттуда увидеть восход первой звезды.

— Послушай, мама, ты и правда веришь, что сын Лусины стал звездочкой на небе? — спросил он.

— Почему ты спрашиваешь?

— Верания тоже в это верит, но я знаю, что это не так, на самом деле сына Лусии отправили к праотцам.

— То есть, как — отправили к праотцам?

— Вот так и отправили. Как этого Селестино, про которого папа вчера сказал, чтобы его тоже отправили к праотцам.