Собрание стихотворений и поэм

Тебе неведомо, мой друг, ушедший в глубь веков, Как много нынче развелось двуногих хомяков.

Склонил я голову. Мне жаль, что нет тебя в живых, А то б с тобою вместе мы сдирали шкуры с них.

*

Великий Петр, герой Полтавы, мне Ты видишься на вздыбленном коне. Судьбой завидной было суждено Тебе в Европу прорубить окно.

И помнит Дагестан в подножье гор Над Каспием походный твой шатер. И предок мой, что бороды не брил, Все больше предаваясь изумленью, Очами нетревожными следил, Как строят порт по твоему веленью.

И на Кавказ ты прорубил окно, Чтобы могла держава не без прока И Запад наблюдать, и заодно Распознавать намеренья Востока.

*

По каменистым улицам Цада, Журча, несется вешняя вода. Венеция моя, как ожерелье, Тебя венчает гордая гряда.

А где родник звенит со дня творенья И по ночам мерцает в нем звезда, Стоит старик – он старожил селенья, Чье слово на устах хранят года.

И видит он при этом, как поэт, С гранитного уступа целый свет.

То мой отец, родные горы певший. С ним верховой ли встретится иль пеший, Ему они, как прежде, говорят: – Салам алейкум, дорогой Гамзат!

*

Маршалу Рокоссовскому

Рядом с Пушкиным Лермонтов виден, Рядом с Жуковым видишься ты, Полководец, чей путь необыден И прекрасные зримы черты.

Под небесным слились зодиаком Твой терновый и лавровый знак. Сын России, рожденный поляком, Ты для недругов Польши – русак.

Помню Красную площадь, где рядом Оказались былые фронты. И приказано, чтобы парадом В честь Победы командовал ты…

Пусть же мальчикам снится, как мне Рокоссовский на черном коне.

*

Я преклоняюсь перед Западом, когда Хожу по Лувру, слышу музыку Шопена… Любовь Петрарки, Дон Кихота доброта, Крылатость Гейне — жизнь без них несовершенна!

Перед Востоком преклоняюсь! Погляди На это дивное японское трехстишье, Там три арбы: две – сзади, третья – впереди, – Все остальное для сокровища излишне!

Я преклоняюсь перед Севером давно! Богатыри великих саг – несокрушимы! Я перед Югом преклоняюсь! Пью вино Его поэзии… Хафиз, Хайям – вершины!

Низкопоклонство это мне не повредит, – Твердит мне Пушкин и Махмуд в горах твердит.

ЦАДИНСКАЯ СКАЛА

Мой краток век, Цадинская скала, Я – человек, а ты живешь веками. Но я успел вкусить добра и зла И боль терпел, как твой живучий камень.

Открылись мне поступки и дела, Невиданные скалами доселе. И кровь из ран душевных потекла, Струясь, как влага из твоих расселин.

И ты, быть может, в странствиях была И потому спокойна, как твердыня. А может быть, от горного орла Ты знаешь все, что происходит ныне?

Веками стоя как бессонный страж, Ответь: тут был ли век такой, как наш?

*

Нет, я не тот, кто в грудь себя колотит – Мол, жизнь прошла от счастья в стороне. Был дом, и песня, и судьба на взлете, И собственное солнце – все при мне!

И не плясал я под чужую дудку, За свой не выдавал пандур чужой… Лесть ненавидел, обожал я шутку И от оваций не оглох душой.

Но, словно контуры подводного Чиркея, (Его аварской Атлантидою зовут), Укутанный в волнах, лежу на дне я, А там, вверху, воспоминания плывут…

О, грандиозный флот воспоминаний! И только щепки необузданных желаний.

*

Памяти Абуталиба Гафурова

Я навестил больного старого поэта, Его каморка, словно мрачный гроб, тесна… – Зачем из комнаты большой, где много света, Ты перебрался в эту келью, старина?

И был печален голос мудрого аскета: – Ведь я, Расул, уже в гробу одной ногой… Хочу привыкнуть к тесноте, черней, чем эта, К жилищу новому готовлюсь, дорогой.

Мои глаза уже не видят даже пищи, Им виден только жизни путь во всю длину… Знай, две зурны всегда носил я в голенище, Одну тебе отдам, другую – чабану. И в то мгновенье, когда пенье их сплотится, Быть может, песня дагестанская родится.

*

Неизмеримы знания мои, Неведенье мое неизмеримо. Но меркнет перед мудростью любви Ученый мир, когда ты мной любима.

Забыл я все, чего забыть не мог. Тебя одну забыть не в состоянье. Но этого мне хватит, видит бог, Когда померкнет память на прощанье.

Что было, есть и будет? Ты одна – Мой прошлый век, сегодняшний, грядущий. Одна во все ты будешь времена, – Клянусь, что я поющий, но не лгущий!

Я не завидовал, не мстил, не угнетал. Кто о судьбе такой прекрасной не мечтал?

*

Да, на крутых Поэзии дорогах Стоят посты родимого ГАИ, Разбойным свистом останавливая многих, Когда рулят они мелодии свои.

Один – строку мне о любви отрезал, Другой – насквозь мне книгу проколол И, громыхая в голосе железом, Еще грозил составить протокол.

Свои плоды везу! Ведь я – садовник… Клянусь, что я не обокрал колхоз! Но урожай спешит отнять чиновник – Мол, проезжай, не раздражай всерьез!

Ах, как свистит, налоги с нас взимая, ГАИ в разгаре песенного мая!

*

Я в прах развеял письма к матери, к отцу, К жене, и к детям, и к тебе, родной читатель… Не потому, что мне их серость не к лицу И после смерти их отвергнет мой издатель.

Не злопыхал я в этих письмах и не врал, И в них немало интереснейших деталей. Но громоздить при жизни свой мемориал Мне так же скучно, как стоять на пьедестале.

Друзья, запомните: распахиваю всем Я дверь той комнаты, в которой пью и ем, Но никому и заглянуть не позволяю Я в дверь той комнаты, в которой я сияю…

Святое таинство, светящееся дно, – Стихам заглядывать – и то запрещено!

*

Прутом каленым выжег очи Певцу Саиду хан Мурсал: – Хочу, чтоб из кромешной ночи Бике-ханум твой взор мерцал!

Слепыми делал, между прочим, Певцов не только хан Мурсал… Но сквозь века их взор пророчий Людей прозреньем потрясал.

И ты, Саид из Кочхюры, Волнуешь нас до сей поры Любовных песен красотой, Их непорочностью святой.

И в небе звездами горит Не твой ли взор, слепой Саид?

*

О, пропавший без вести солдат На войне, в атаке огневой, Ждет тебя отчизна, дом и сад – Возвращайся, ты для нас живой!

Но назвать могу я целый ряд Заживо погибших! Постовой Задержать их, проходимцев, рад – Скрыли адрес, заработок свой…

А когда от них приходит весть, Плачет мать, не в силах перенесть, – Лучше бы в далекой стороне Без вести пропали на войне.

Презираю! Не о них пою – О погибших без вести в бою.

*

Молчите лучше! Спор о песне и о хлебе – Лишь пустозвонство, лживый фарс и болтовня. Отца клевали, а теперь клевать меня Вы принимаетесь – ведь мой отец на небе!

А у него, признаться, не было ни дня Без ваших коршунских нападок и долбежки: «Мир – это хлеб, и мы съедим его до крошки, А песней кормят не народ, а соловья».

«Нет, мне не надо сверх того, что я имею», – Он пел и горцев ободрял струной своею. Теперь воздвигнут он страной на пьедестал, Теперь Гамзатом дорогим для вас он стал.

Но я ведь сын его и знаю, как завзята Корысть, спешащая купить портрет Гамзата.

*

Нигде не чувствовал себя такой крупицей, Как здесь, где высится безбрежный океан. Его я слушал, и воздал он мне сторицей – Легенды пел, дарил мелодий ураган…