Собрание стихотворений и поэм

И смог его во славу зрелых лет Представить миру в нелукавом свете. Мне материнский помнится завет, И я, поэт, пред истиной в ответе.

*

Над крышами плывет кизячный дым, А улицы восходят на вершины. Аул Цада – аварские Афины, Теперь не часто видимся мы с ним.

Но стоит прилететь гостям ко мне, Везу в Цада их, ибо нет сокровищ Дороже для меня среди становищ И звезд в одноплеменной вышине.

И в том могу поклясться, что когда Ко мне б явились инопланетяне, То с ними прилетел бы я в Цада И объявил на Верхней им поляне,

Что не отдам, хоть мне они милы, За целый Марс здесь ни одной скалы.

*

Лаура гор, прелестная аварка, Чтобы воспеть тебя на целый свет, Жаль не родился до сих пор Петрарка, Где скальный к небу лепится хребет.

И над рекой, объятой скачкой громкой, Быть может, ты, не ведая причуд, Осталась бы прекрасной незнакомкой, Когда бы не воспел тебя Махмуд.

И сам пою тебя я, но покуда Не смог ни разу превзойти Махмуда.

Но верую, твоим покорный чарам, Что явится в горах наверняка, Кто воспоет тебя, владея даром Поручика Тенгинского полка.

*

За минутой падает минута. Кто ты, время? Может, душегуб? И слетает грустно почему-то Слово с улыбающихся губ.

Обронил над вымыслом я слезы, Выдворив стихи во имя прозы:

– Молодых ищите стихотворцев, Вам не место за моим столом!

Но они, забыв обычай горцев, В двери к старшим лезут напролом.

И кричат мне, верные прологу, С чашами веселыми в руках: – Проза посох даст тебе в дорогу, С нами – полетишь на облаках!

*

Полно красот в отеческих горах Махмуд

Седло-гора на грани поднебесной Когда-то, молвят, лошадью была, Которую лихой ездок неместный Вдруг оседлал и бросил удила.

И в поисках любви он в ту же пору Исчез в Голотле, Чохе иль Цада. И вскоре лошадь превратилась в гору, Привязанная к небу навсегда.

А всадник тот, как слышал я от старцев, Живет в горах поныне, где пленен Тысячелетним мужеством аварцев И красотою преданных им жен.

– Поверь, он знал, – твердили старцы эти, – Где спешиться ему на белом свете.

*

Был мудрецом, кто изобрел часы, И люди многоопытные знают: Лишь мальчики часов не наблюдают, Пока у них не вырастут усы.

Но как же мог я, взрослый человек, В хмельной гульбе транжирить дни и ночи, Того не наблюдая, что короче, Врагам на радость, делался мой век?

И вознеслась гора моих грехов: Я – времени убитого виновник И собственных надежд безумный кровник И света не увидевших стихов.

Раскаясь в том, я пожелать могу Всю жизнь часов не наблюдать врагу.

*

Как будто гору лань, где пуля просвистела, Мочь прежняя моя спешит покинуть тело. О муза, грешен я, что суетно и праздно Порой, хоть ты звала, летел на зов соблазна.

Раздумия мои кровоточат как раны, Былых ошибок всех стянулися арканы. И сам себя в слезах корю по той причине, Что многое сказать я не сумел поныне.

И горько, что не все поведанное мною Оставит в душах след под вечною луною. Но в подреберье скал тропою козьей снова, Как в поводу коня, веду к вершине слово.

И, времени слуга, во что бы то ни стало Вновь высеку огонь, как из кремня кресало.

*

Дарована эпоха мне была, Чьи подвиги, чьи имена и слава Не зря на вечность предъявляли право, Ударив о себе в колокола.

И за листком листок, готовясь к чуду, С календаря надежды я срывал, Но, как Марьям прекрасная Махмуду, Мне не доставалось то, о чем мечтал.

И сердце, что привыкло к непокою, Печально прикрываю я рукою. Но в нем не зря горит огонь признанья, Чтоб мог я видеть даже сквозь метель, Как родина в порыве упованья Грядущего качает колыбель.

*

У Шамиля мюрид искусный был Из Унцукуля родом. Мастерил Курительные трубки и уменьем Всех мастеров Востока он затмил.

Но повелел имам всевластный так: «Рубить башку курящему табак!» И привели несчастного мюрида К нему на суд. И смерти ждал бедняк.

– Все ведомо нам о твоей вине, – Сказал Шамиль, – подай-ка трубку мне! – И молча стал разглядывать изделье, Потом наиба кликнул в тишине:

– Вели, чтоб принесли мне табаку, Не часто чудо видишь на веку!

*

Я помню чудное мгновенье…

В горах иные больше века Живут, достойные хвалы, Но долговечней человека Над ним парящие орлы.

Зато ему с его мечтами Дана превыше благодать: Деяньями, а не летами Судьбу земную исчислять.

Три века жить – надежд не строю, Но мысль вернее, чем крыла, Сквозь даль времен она, не скрою, Меня пленительно несла.

И может чудный миг порою Быть долговечнее орла.

*

– Зачем, душа, печалясь о других, Ты забываешь о себе при этом? – Когда не я, кто ж пожалеет их? И что, подумай, станет с белым светом?

– Зачем вес век других, а не меня Спасало ты, мной сказанное слово? – Забудь себя, но выручи другого – Таков завет и нынешнего дня.

Моей душе печалиться не ново, Бездумное веселье отстраня. Хоть ко всему душа моя готова, Но смерть свою повременить молю, Чтоб не оставить сиротою Слово И без любви всех тех, кого люблю.

*

Умерший должен предан быть земле, Где умер он, так небо начертало. Отец мой погребен в Махачкале, И смотрит он на площадь с пьедестала.

А брат, от ран погибший на войне, Над Волгой похоронен в Балашове. Другой, в бою не пожалевший крови, Остался в черноморской глубине.

В Буйнакске мать моя погребена, Была святейшей женщиной она.

Я старшим стал, теперь черед за мной. Но, где бы от недуга или пули Я ни окончил грешный путь земной, Молю меня похоронить в ауле.

*

Магомеду Танкаеву

Тебя однажды повстречал Я под берлинским небосводом: – Откуда будешь, генерал? – Я из Гидатля буду родом!

Мой соплеменник боевой, Кавказец доблестной чеканки, На той войне горевший в танке, Стройнее нет твоей осанки, Боец с седою головой.

Где память прошлого жива – Уже три века о Хочбаре Летит стоустая молва. И о твоем военном даре Пусть к ней прибавятся слова.

*

Ценивший всякий истинный талант (О том дойдет пускай рассказ до внуков), На выставке картин был маршал Жуков, С которым находился адъютант.

Перед иной картиной на минутку, Беседуя, задерживался он. И вдруг солдат, свернувший самокрутку, Под небом фронтовым изображен, Готовый, словно Теркин, бросить шутку, Ему предстал, войною опален.

Он, с тем солдатом встретившийся взглядом, Не вымолвил и слова одного. И видел адъютант, стоявший рядом, Что были слезы на глазах его.

*

Пойдем, друг детства Магомет, наследник Магомы, Аульских коз пасти чуть свет на горном склоне мы. Или капканами с тобой наловим хомяков И обменяем шкуры их на хлеб у скорняков.

А может быть, в базарный день отправимся в Хунзах И раздобудем яблок там на свой и риск и страх? А может быть… Ах, я забыл, друг детства Магомет, Что в мире с той поры легло меж нами сорок лет.

И надмогильный камень твой, как и в иные зимы, Давно покинувший меня наследник Магомы.