Пространство многоточий

И поднимается комета.

9. НА НЕРЛИ

На покрытой заплатами старой байдарке,

Мимо сосен, создавших готический строй,

Мы текли сквозь туман, ненасытный и жаркий,

Там, где заняты рыбы вечерней игрой.

В среднерусской воде растворялись посменно

Все мои города, все мои времена,

Их вмещала, не требуя тяжкую цену,

Невеликая речка без меры и дна.

...Пусть ломало меня и по миру таскало,

Но давно измельчали мои корабли,

Только вижу: опять отразилась Тоскана

В золотой предзакатной неспешной Нерли.

Погружу во Флоренцию руки по локоть...

Промелькнула над крышами стайка плотвы...

Мой попутчик наладился якать и окать,

И ругать испугавшие рыбу плоты.

Рыба шла на крючок неизбежно и сонно,

И дрожащая леска звенела струной,

И скользила байдарка, уже невесома,

Между небом и городом, вместе со мной.

* - Фрязин — старорусское название выходцев из Южной Европы романского происхождения, в основном итальянцев (другие выходцы из Западной Европы назывались "немцами"). Многие известные итальянцы — архитекторы Кремля, носили прозвище "Фрязин". Некоторые не были отпущеы на родину, несмотря на условия договора и мольбы. Попытки побега в Италию обычно не удавались.

** - Леонардо Фибоначчи Пизанский — великий математик 13 века. На основе числового ряда, носящего его имя, где он использовал пример с кроликами, Леонардо Да Винчи в 16 веке сформулировал теорию Золотого сечения. Конечно, разделенные тремя веками, они не встречались.

А в Турку светящиеся числа Фибоначчи расположены на высокой трубе.

*** - Джулиано Медичи — соправитель своего брата Лоренцо Великолепного. Убит в возрасте 25 лет во время мессы в флорентийском соборе Санта-Мария-дель-Фьоре 26 апреля 1478 г.

Похоронен в Капелле Медичи (архитектор и скульптор — Микеланджело Буонаротти) рядом с Лоренцо. Хотя официально статуя посвящена сыну Лоренцо, она явно относится к его убитому брату. О несхожести статуи с оригиналом скульптор сказал, что через тысячу лет это не будет иметь значение.

Моя родословная

А дедушка скажет «Лехаим»,

а бабушка даст пирожок...

Не время, а мы утекаем,

и медленно таем, дружок.

Случилось что должно на свете –

на мелочь судьбу разменял...

Но папа на велосипеде

еще покатает меня.

Еще я поплачу над мамой –

ушедшей, седой, молодой...

Еще постою я, упрямый,

под шестиконечной звездой...

МОЙ ПРАДЕД

                "Мой дед был осетин и костолом"

                                      Фима Жиганец

Мой прадед, плотогон и костолом,

Не вышедший своей еврейской мордой,

По жизни пер, бродяга, напролом,

И пил лишь на свои, поскольку гордый.

Когда он через Финский гнал плоты,

Когда ломал штормящую Онегу,

Так матом гнул – сводило животы

У скандинавов, что молились снегу.

И рост – под два, и с бочку – голова,

И хохотом сминал он злые волны,

И Торы непонятные слова

Читал, весь дом рычанием наполнив.

А как гулял он! Стылый Петербург

Ножом каленым прошивая спьяну,

И собутыльников дежурный круг

Терял у кабаков и ресторанов.

Проигрывался в карты – в пух и прах,

И в жизни не боялся перебора.

Носил прабабку Ривку на руках

И не любил пустые разговоры.

Когда тащило под гудящий плот,

Башкою лысой с маху бил о бревна.

И думал, видно, – был бы это лед,

Прорвался бы на волю, безусловно!..

Наш род мельчает, но сквозь толщу лет

Как будто ветром ладожским подуло.

Я в сыне вижу отдаленный след

Неистового прадеда Шаула.

СТИХИ СЫНУ

Мальчишка с пристани ныряет.

Он нас с тобой не повторяет,

Хотя знакомые черты

В нем проступают ежечасно.

Ах, прыгать в море так опасно

С бетонной этой высоты!

Он неуклюжий, долговязый,

Грубит, и с нежностью ни разу

На нас с тобой не поглядел.

Из всех рубашек вырастает,

Вокруг него – иная стая,

И мы как будто не у дел.

…Из моря выйдет посиневший,

Так быстро вырасти посмевший

(Попробуй-ка, останови!)

Шагнет на край, взмахнет руками,

И скроется за облаками

От нашей суетной любви.

Он приспособлен для полета,

И радости тугая нота

В соленом воздухе дрожит.

Мальчишка с пристани ныряет,

Он нас с тобой не повторяет

И нам он не принадлежит.

Откликнется на имя Сына,

Потом – саженками косыми

Навстречу ветру и волнам

От нас, от нас – по белу свету.

Но отчего в минуту эту

Так горестно и сладко нам?

МОЙ БРАТ

Мой брат бородат, преисполнен огня

И радостной веры.

Возможно, мой брат осуждает меня,

Надеюсь, что в меру.

Он беден, и ноша его велика:

Всевышний да дети.

В его бороде утонули века,

В глазах его ветер.

Он там, где ракеты летят во дворы,

Он вместе со всеми.

Лежат между нами века и миры,

Пространство и время.

Молись же, молись, чтобы здесь, на звезде,

Огни не погасли...

Приехал ко мне на один только день –

Я плачу, я счастлив.

Его поджидают судьба и хамсин,

Пути и потери.

Что делать, так вышло, он Божий хасид,

И ноша по вере.

А я, стихотворец, вовеки неправ,

И верю не слишком...

Печаль моя, свет мой, возлюбленный рав,

Мой младший братишка.

МОЙ ДЕДУШКА, САПОЖНИК

Маленький сапожник, мой дедушка Абрам,

Как твой старый «Зингер» тихонечко стучит!

Страшный фининспектор проходит по дворам,

Дедушка седеет, но трудится в ночи.

Бабушка – большая и полная любви,

Дедушку ругает и гонит спать к семи…

Денюжки заплатит подпольный цеховик,

Маленькие деньги, но для большой семьи.

Бабушка наварит из курочки бульон,

Манделех нажарит, и шейка тоже тут.

Будут чуять запах наш дом и весь район,

Дедушка покушает, и Яничке дадут.

Дедушку усталость сразила наповал,

Перед тем, как спрятать всего себя в кровать,

Тихо мне расскажет, как долго воевал:

В давней – у Котовского, а в этой …

будем спать…

Маленький сапожник, бабуле по плечо,

Он во сне боится, и плачет в спину мне,

И шаги все слышит, и дышит горячо,

И вздыхает «Зингер» в тревожной тишине.

ДАЛЕКО ПIД ПОЛТАВОЮ

Лубны, Миргород, Диканька – ты попробуй, чудик, встань-ка на забытые следы.