Пространство многоточий

1. ТОСКАНА

                           ...Ты Данту диктовала

      страницы «Ада»? Отвечает, — «Я»

                               Анна Ахматова

Мечта о Флоренции вроде вериг:

Болит — не болит, а тихонечко ноет,

И длится моё проживанье земное,

Двенадцать шагов от окна до двери.

Мечта о Тоскане похожа на дым —

От этих лесов, безнадежно горящих.

Давно бы сыграл я в отъезд или в ящик,

Но разве сбежишь ты от нашей беды?

В моих бесцензурных по-прежнему снах

Я камни топтал и Мадрида, и Ниццы…

Но чаще всего, представляете, снится,

Ночная Флоренция с криками птах.

Здесь воздух так вкусен, бездымен и чист,

Я вижу, как время свивается в узел,

И как пролетают усталые музы

К последним поэтам, не спящим в ночи.

Флоренция словно спасательный круг

В летальной борьбе между болью и светом.

А кто победит… я узнаю об этом

В той жизни, где снова мы вступим в игру.

Мечта о Тоскане покрепче вина,

Но кто виноват в этой странной невстрече…

И пью за клеймо я, которым отмечен,

И в кованом кубке — ни края, ни дна.

2. ФЛОРЕНЦИЯ

Флоренция. Любовь. Растрата

Того, что прежде было свято

И растворилось в тишине.

Нас много били и ломали,

Но нас задумали из стали

Отцы на страшной той войне.

Мечта. Флоренция. Доныне

Я помню, как, невыездные,

Преградам века вопреки,

Закрыв глаза, вовсю бродили,

Листая улицы и стили,

Вдоль Арно — больше чем реки.

Флоренция. Прощанье. Танец...

А если завтра не настанет,

И снег не стает с наших век?

Но Санта-Кроче, как Титаник,

Вплывает в двадцать первый век.

3. ФРЯЗИНЫ

По Москве гуляют фрязины*,

И хула им вслед слышна:

«Образины, безобразины,

Целый день пьяней вина!;

Расшугали девок хохотом,

Возмущая местный люд.

И не думают, а что потом,

Наливают, сладко пьют.

Флорентинцы и миланцы,

Каботинцы, голодранцы,

Как же носит их земля?

Архитекторы, ваятели,

Колокольных дел старатели

И строители Кремля!

4. ПРОСОДИИ

Просодии навязли на зубах...

Но Леонардо так прилипчив — страх!

Кривой, поскольку вообще Пизанский**,

(О нем в анналах есть такая запись) —

То цифры веером, то кролики толпой,

То числа липнут к трубам дымоходным,

А в Турку жмурки тоже всепогодны,

И Леонардо помнит, но другой —

Он золотым сеченьем очарован,

Он с вечностью задумывался вровень,

И целый мир он выгибал дугой...

Два Леонардо чай с вареньем пьют:

Вон тот Да Винчи, этот — Фибоначчи,

И числа рассыпают на удачу,

И кролики под столиком снуют.

Я — рядом на траве, мой голос тих.

Ловлю я свет, дрожащий возле них.

5. ДЖУЛИАНО***

Темна Флоренция в апреле,

В тумане прячется, дичась.

Но слышал он, что камни пели,

В последний день и в смертный час.

Во чреве стынущей Капеллы

Буонаротти грозный бог:

Пространство размечая мелом,

Из камня изгоняет боль.

Сметая мраморные крошки,

Ломая гаснущий сонет,

Хулу не слыша и совет,

Забыв, что есть на свете роскошь

Покоя. Сколько тишины!

Темна Флоренция в апреле,

Когда ножи достигли цели,

И этим все оглушены.

Он смотрит отрешенно, странно.

И в час, когда стоишь пред ним,

Забудь, что в жизни был другим

Богоподобный Джулиано.

6. АНГЕЛ МИШЕНЬКА

Ангел Мишенька родился в малом городке —

золотушный, некрасивый, тихий, словно мышь.

Детство Миши проходило больше на реке:

там, где пили, и любили, и «Шумел камыш»

пели злыми голосами, полными тоски.

Проплывали теплоходы, воя и звеня.

Приезжала на маршрутках или на такси,

словно инопланетяне, бывшая родня.

Пили водку с кислым пивом, жарили шашлык…

Батя был вина пьянее, в драку с ними лез.

Ангел Мишенька боялся, и, набравши книг,

незаметно топал-шлепал в недалекий лес.

Он читал о странных людях, временах, богах,

слабым прутиком рисуя что-то на земле.

Был он прост и гениален, весел и богат,

и его миры роились в предзакатной мгле.

Дома недоноска, психа — в мать и перемать,

никакой он не работник... Видно, потому,

чтобы вовсе не пытался что-то малевать,

мамка-злыдня порешила сплавить в ПТУ.

Здесь его немного били, заставляли пить.

Огрызаться опасался, мягкий словно шелк.

Он из мякиша пытался чудный мир лепить.

Но, как видно, с облегченьем в армию ушел.

Злой чечен заполз на берег, точный как беда,

и солдатика зарезал, тихого, во сне.

Потому-то, понимаешь, больше никогда

Микеланджело не будет в нашей стороне.

7. РОЩА ЧИСТИЛИЩА

          «Скажу про все, что видел в этой чаще».

                                          Данте

В городах, покрытых мраком, в улицах, текущих мёдом,

Можно выть одним собакам, можно плыть одним уродам.

Между Сциллой и Харибдой опрокинутые лица:

То ли вглубь холодной рыбой, то ли ввысь горячей птицей.

Но засохших веток лапы крепко держат нас за руки.

На столбах побиты лампы и слова свело от скуки.

Тот, кто всё на свете тратит, и кого мы разлюбили,

Скажет мне: «Осел ты, братец, что остался в этой гнили!»

Всё сложнее или проще, как на части я разобран —

Пепел выгоревшей рощи изнутри мне бьет по ребрам.

Эта каменная пытка стала непреложным фактом,

И ослиное копыто узаконено асфальтом.

Что поделать, всё нелепо. Так записано и вышло...

Опрокинутое небо навсегда легло на крыши.

Город медный дышит мерно, птиц остывших ветер сушит.

Роща вырастет, наверно. Там, где будут наши души.

8. ВРЕМЯ СРЕДНИХ

Уже не Средние века,

И тьма слепая далека,

Но всё ж горит Джордано Бруно.

Его Венеция — сдала

И, опустив свои крыла,

Теряет яростных и юных.

Всю веру бросив на весы,

Средневековья блудный сын —

Горит, горит Савонарола.

Флоренция, мечту поправ,

Скрутила свой могучий нрав

И жалкие играет роли.

У инквизиции дела,

И птица-тройка раздала

Кому тугой свинец в затылок,

Кому — Устьлаг, лесоповал,

Где доходяга остывал,

И где закат взрывался стылый...

Так и живем среди веков,

И выбивает стариков

Эпоха ворона и вора.

Уже не Средние, увы,

Но не поднять нам головы,

Когда потрескивает хворост.

Не может млечная страна

Свои припомнить письмена,

Дождаться доброты и света...

И правит каменный закон

В начале меркнущих времён.