«Прозрачен и беспомощно высок…» [31]
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Тютчев
Прозрачен и беспомощно высок
Осенний голос красок в нашем мире.
О первый звук непостижимой шири,
Последний, чуть холодноватый срок.
Прислушайся: запечатленный голос
Еще звенит и тонет в синеве,
Еще поет на скошенной траве
Последней паутины звонкий волос.
Мы все равно не сможем уберечь
Сухие дни от босоногой смерти.
Ступне прохладной радуйтесь и верьте
И не жалейте прерванную речь.
«Случалось, что после бессонной…»
Случалось, что после бессонной
Ночи, наутро,
Весь мир, как на снимке туманном,
Вздвоен, он в тягость,
Он жалок, робеющий мир.
И только вдали этих облак
Мертвая груда
Глядит, как прощаясь с зарею,
Медленно гаснет
Последняя наша звезда.
И ветер бессилен, и ветер не смеет —
Ольга, ты помнишь?
Ты слышишь? Так разве же в этом
Чувственной смерти
Незыблемый, голый покой?
«Пустой и голый взор слепого рока!..»
Пустой и голый взор слепого рока!
Ты подступаешь к горлу, тяжкий день.
И вот уже — не принимая срока —
Ложится, обнажаясь, тень.
О тяжесть сумерек и увяданья!
Нет, мы не в силах сердце уберечь.
И спотыкается о гулкое дыханье
Вдруг приневоленная речь.
Он захлебнулся горечью и дрожью,
Над нами тяжко сникший небосвод.
Так лава пьет примкнувшее к подножью
Растерянное лоно вод.
«О тяжкий пламени избыток!..»
О тяжкий пламени избыток!
Переливается шипя
За грань души сухой напиток —
Но в этом мире только спят.
Поет расплавленное благо.
Полуотверсты облака.
Сожженная суровой влагой
Пэоном схвачена строка.
О соблазнительный глашатай
Опустошительной мечты!
О ветр, безумием богатый
Осуществленной высоты! —
Он жжет меня, текучий камень!
Одолевающий зенит
Расплесканный и тяжкий пламень!
Но мир, сурком свернувшись, — спит.
«Свидетельница жизни скудной…»
Свидетельница жизни скудной
И скудного небытия,
Звезда над тьмою непробудной!
Душа бесплодная моя!
Увы, беспомощна денница!
Невыносимой высоты
Суровый мрак опять клубится
И еле-еле дышишь ты.
О лицемерное упорство, —
Не вынесет, о никогда,
Прекрасного единоборства
Порабощенная звезда.
Звезда над тьмою непробудной!
Мир пошевелится слегка
И приглушит твой пламень скудный
Неотвратимая тоска.
«Так! Неопровержимый день рожденья!..»
Так! Неопровержимый день рожденья!
Пять чувств, раскрытые цветком.
Мне целый мир сегодня не знаком,
Мне кажется, что он достоин удивленья.
Но после многих, многих лет, когда
Ты бледным и линялым оком
Отметишь тень на облаке высоком
И слово скучное и страшное услышишь — «никогда»,
Тогда-то восемь чувств совсем не много:
Три новых — боль, тоска и смерть,
И надо мною голубая твердь
Раскроет щупальцы — все восемь — осьминога.
«Окно склоняется вот так…»
Окно склоняется вот так:
Окн о, окн а.
А за окном все тот же мрак
И та же ночь видна.
Крутясь, зеленоватый глаз
Звезды плывет.
Земля, тебя и в этот раз
Никто не назовет.
Все та же ночь, и в руки к нам
Плывет покой.
И тяжесть стелется к ногам,
И снова надо мной
Окно склоняется вот так:
Окн о, окн а.
О этот рок, о этот мрак
Бессмысленного сна!
Бетховен («Мы жизни с ужасом внимаем…»)
Мы жизни с ужасом внимаем
И, пустоту прикрыв рукой,
Неощутимо отмираем,
Чтим соблазнительный покой.
Мы счастью хлопотливо рады.
Душа до дна оглушена
Предчувствием пустой отрады
Опустошительного сна.
Но вдруг отдергиваем руку —
Тоской разверстые персты.
Туда, туда, в глухую муку
Твоей блаженной глухоты.
Наш смертный грех — глухой Бетховен.
Не по плечу нам горький свет.
Вотще! День пуст и многословен.
Что значит ветер сотни лет?
Святая глухота! И вровень
Любви — на эту высоту
Нисходит горестный Бетховен,
Развертывая глухоту.
