Евангелие от Иуды Искариота (СИ)

В нас сожаленьем, болью беспробудной

И тем, что мукой совести зовется.

Увы, так часто гнали мы пророков,

Не осознав всей глубины их мысли,

Что сами все в бездумии закисли,

Подобно передержанному соку.

Вы ту же совершаете ошибку,

Пытаясь погубить меня прилюдно.

Но совесть вашу боль укоров хлипких

В дальнейшем не коснется абсолютно.

Вы сможете придумать объясненье

Любым делам, пусть даже самым гадким.

А в чем являете вы бешеное рвенье,

Так это в показухе. К ней вы падки.

Вы молитесь так лицемерно долго

На людях бесконечными часами,

Кичитесь непонятным чувством долга,

Которое и выдумали сами.

Вы создали две тысячи запретов

И видите любое вольнодумство

Как оскорбленье вековых заветов

И как отступничество, бесовство, безумство.

У входа в царство Божее вы сито

Соорудили, чтобы неугодных,

Всех иноверцев, инородцев неумытых,

Отсеять как животных беспородных.

Вам мало править жизнью человечьей,

Вы смертью его править порешили.

Не потому ли царство Божье удалили

С земли на небо вы - вдаль от противоречий?

Но если в небе царство Божье, значит, птицы

Быстрее в нем сумеют очутиться,

А если в океане оно, рыбы

Опередить, бесспорно, нас смогли бы.

Поэтому я утверждаю смело,

Что царство Божье в нас и в наших душах".

Толпа от возмущенья зашумела

И перестала Иисуса слушать.

Раздались окрики, что призывали к скорой

Расправе над учителем и нами.

Бардак поднялся страшный: кто-то спорил,

А кто уже размахивал мечами,

Взметнулись колья вверх над головами.

Настало время действовать. Я тихо,

Воспользовавшись поднятой шумихой,

Скользнул между ближайшими врагами

Под их поднятыми в проклятии руками.

Меня не задержали - вышло гладко.

Я на дорогу выскочил. Там быстро

Нашел солдат, о страшных беспорядках

Им рассказал наиграно ершисто,

Добавив значимо, что по престижу Рима

Ударить это может ощутимо,

И римляне свернули с нетерпеньем

В указанном им мною направленье.

На гору Елеонскую поднявшись,

Я наблюдал, как римские солдаты,

В толпу, подобно молниям, ворвавшись,

Всех разогнали без разбора и пощады.

Им даже не пришлось достать из ножен

Своих мечей, одним лишь появленьем

Они такое привнесли смятенье

В толпу бурлящую, что трудно подытожить.

Народ рассеялся. Печальная картина

Побоища доступна стала взору.

Лишь Иоанн - здоровая детина -

Успел-таки троих из этой своры

На землю уложить мечом ретивым.

Но наших все же варварски избили,

И если б не солдаты, вряд ли были

Они еще к тому моменту живы.

Для объяснения дальнейшего ни слова

Не смог я подобрать от возмущенья:

Был и учитель почему-то арестован

Среди зачинщиков возникшего волненья.

Задержанных отправили с конвоем.

Когда ж апостолам я, было, попытался

С раненьями помочь, то лишь нарвался

На их ругательства с проклятьями и воем:

Меня они предателем считали,

Пытаясь выместить на мне глухую злобу,

И все в аресте Иисуса обвиняли.

Их в том Матфей подзуживал особо.

Глава 16

            Глава 16

Почти уже подходит к окончанью

Нехитрое мое повествованье.

Смирись, читающий мои скупые строки,

Тебе остался путь уж недалекий,

Коль, наконец, я начал описанье

Часов последних жизни Иисуса.

О Господи! Мне не отринуть груза

Моей вины, моей души терзанья...

Всю ночь не спал я. Как полубезумец

Бродил я между сонными домами,

Не различая ни дворов, ни улиц

Своими воспаленными глазами -

Не мог в смятении найти себе я места.

А ведь еще не знал о том, как плохо

Закончится история с арестом,

Не ждал, глупец, подобного подвоха.

Рассвет пришел, прекрасный, свежий, чистый,

Такой бодрящий пред дневной жарою.

Дул с моря ветер легкий, шелковистый,

А я был скован серою хандрою.

И даже хуже. Я был оглушенным

Настолько внутренним переживаньем,

Что пропустил тот фарс синедрионный,

Что ими называется собраньем.

Они сошлись к утру. Постановили,

Что Иисус виновен в гнусной смуте,

Что он и им смущаемые люди

Не только Палестину возмутили,

Но пол-империи. "Достоин смерти!" -

Как эхо звучно в Иерусалиме

Неслось волной в базарной круговерти,

Вспеняясь слухами и домыслами злыми.

Судили Иисуса, словно вора,

Казнимого за все грехи в расплату.

Потом для утвержденья приговора

Его послали к Понтию Пилату.

А прокуратор не считал достойным

Вникать в перипетии непристойных

Религиозных распрей наших глупых,

Для римлянина - варварских и грубых.

Он подписал движеньем безучастным

Все, что подсунули, не глядя, не жалея,

Хоть Иисус как житель Галилеи

Не мог ему, Пилату, быть подвластным.

Но кто вникает в глупые законы,

Когда закон тот входит в расхожденье

С желаньем власть имущих и препоны

Чинит им, не считаясь с их же мненьем?

С учителя одежды посрывали

И стали бичевать. Его же кровью

Измазали все щеки и надбровья,

В него бросали мусор и плевали.

На голову одев венец терновый,

Солдаты стали громко насмехаться -

Вот, дескать, царь наш Иудейский новый,

Перед которым нужно преклоняться.

Учителя поволокли на площадь,

Куда еще троих таких пригнали,

Которых ранее судили. После общим

Голосованием они о том решали,

Кого в честь Пасхи отпустить на волю.

Я далее, читатель мой, позволю

Отвлечь тебя от мрачных описаний

Жестоких Иисусовых страданий.

Тем более что, я уверен, будут

Они описаны и ярко и умело

Апостолами, жаждущими людям

Предательство подать как подвиг смелый.

А ведь никто из них то ль из боязни,

То ль по другой причине не явился

Ни в час суда, ни в час жестокой казни,

Когда учитель в смертной муке бился.

И вот тогда в глухой тоске стеная,

Пришел на площадь я, еще не зная,

Что осужден учитель быть распятым.

И в том невольно я был виноватым.

Спасая от толпы, синедриону

Его я отдал с тщетною надеждой

Помочь ему, спасти от раскаленной

Оравы грешников, где властвуют невежды.

С огня да в полымя. Из рук убийц безумных

Убийцам хладнокровным и пристойным

Я передал в намереньях бездумных

Учителя нелепо и спокойно.

О добрые намеренья! Чарует

Ваш сладкий дух, для самолюбья лестный.

Гоните прочь все то, что вам диктует

Порыв душевный, даже самый честный.

Порыв и есть порыв! Любого шага

Непредсказуемого можно ждать при этом.

И нужно быть глупцом или поэтом,

Чтоб принимать порыв без внутреннего страха.