Над Тбилиси шум рабочий,
Он с утра над головой,
И смолкает только к ночи
Этот грохот трудовой.
Ты сегодня как столица
Еще краше, чем вчера,
И с тобою не сравнится
Ни Багдад, ни Тегеран.
Если б ты Багдад увидел,
Этот рабства пыльный ад,
Ты заплакал бы в обиде
За униженный Багдад.
Что б ты видел в Тегеране?
В лязге денег и оков
Он живет как бы в дурмане,
Под надзором чужаков.
Ты же, вольный и красивый,
Всей страны любимый сын,
Дети пишут здесь курсивом:
«Я — советский гражданин!»
Ты врезаешься с разбега
В степь и в горы над Курой,
Город пламенного века,
Новой доблести герой.
Через всех хребтов громаду
Светит, взрезав ночи мрак,
Тегерану и Багдаду
Большевистский твой маяк!
<1948>
Мне кажется, что я встречался с ним
Уже не раз: на Рионгэсе или
В тквибульских шахтах, с крепким, молодым,
Которого все знали и любили.
Или его я видел стороной
В полях колхозных юга Алазани,
Иль он промчался нынче предо мной
Средь комсомольцев в конских состязаньях.
Или в горах сванетских привелось
Однажды нам палатки ставить рядом,
Или на Красной площади как гость
Он любовался юности парадом.
А может быть, мелькнуло мне в пургу
Его лицо под белым капюшоном
В окопах где-то или на снегу,
Пороховой пыльцой запорошенном.
Не помню я. Но этот взгляд прямой,
Не легкий шаг, развернутые плечи
Встречаю я, когда иду домой,
На улицах тбилисских каждый вечер.
Но не было всего, что написал,
Его не встретить никакой порою:
Он крепко врос в высокий пьедестал
В большом саду над старою Курою.
Борис Дзнеладзе… он из первых тех,
Из комсомольцев Грузии Советской,
Он вышел в битву рано, раньше всех,
Со львиной страстью и душою детской.
И смотрит он на город с высоты
Тех ранних лет, чей подвиг тяжкий поднял.
Не потому ль ловлю его черты
Я в комсомольском племени сегодня?
1948
282–288. РАДУГА В САГУРАМО
Она стояла в двух шагах,
Та радуга двойная,
Как мост на сказочных быках,
Друзей соединяя.
И золотистый дождь кипел
Среди листвы багряной,
И каждый лист дрожал и пел,
От слез веселых пьяный.
В избытке счастья облака
К горам прижались грудью,
Арагвы светлая рука
Тянулась жадно к людям.
А гром за Гори уходил,
Там небо лиловело,
Всей пестротой фазаньих крыл
Земли светилось тело.
И этот свет всё рос и рос,
Был радугой украшен,
От сердца к сердцу строя мост
Великой дружбы нашей.
1948
Ломаются и хрипнут голоса,
И новые идут на смену им.
Теперь не разберусь уже и сам,
Принадлежу я к голосам каким.
Оставшись войн великих ветераном,
К спокойному не склонен рубежу, —
И лишь пахнет в лицо мне ветер ранний —
Я в новый путь веселый выхожу.
И хочется еще мне говорить
О зареве, бегущем невской льдиной,
И о пожаре медленной зари
Над мирною Мухранскою долиной.
Они со мной — походный мой мешок
И сапоги с подкованной подошвой,
Чтобы стихам шагалось хорошо
В большом пути под самой трудной ношей.
И в тихом Сагурамо я живу,
Как будто бы в блаженном сне богатом,
Лишь потому, что грозно наяву
Я слышу грома дальнего раскаты.
И стих встает к оружью, как солдат,
Проспавший ночь у друга на биваке
Под крышей — и встающий снова в ряд
Для боевой, для стиховой атаки!
1948
