Стихотворения (1912-1917)

                    Желудку ничем болеть нельзя,

                    кроме аппендицита и холеры!

                    Пусть в сале совсем потонут зрачки -

                    все равно их зря отец твой выделал;

                    на слепую кишку хоть надень очки,

                    кишка все равно ничего б не видела.

                    Ты так не хуже! Наоборот,

                    если б рот один, без глаз, без затылка -

                    сразу могла б поместиться в рот

                 20 целая фаршированная тыква.

                    Лежи спокойно, безглазый, безухий,

                    с куском пирога в руке,

                    а дети твои у тебя на брюхе

                    будут играть в крокет.

                    Спи, не тревожась картиной крови

                    и тем, что пожаром мир опоясан, -

                    молоком богаты силы коровьи,

                    и безмерно богатство бычьего мяса.

                    Если взрежется последняя шея бычья

                 30 и злак последний с камня серого,

                    ты, верный раб твоего обычая,

                    из звезд сфабрикуешь консервы.

                    А если умрешь от котлет и бульонов,

                    на памятнике прикажем высечь:

                    "Из стольких-то и стольких-то котлет миллионов -

                    твоих четыреста тысяч".

                    [1915]

                 Ты, который трудишься, сапоги ли чистишь,

                 бухгалтер или бухгалтерова помощница,

                 ты, чье лицо от дел и тощищи

                 помятое и зеленое, как трешница.

                 Портной, например. Чего ты ради

                 эти брюки принес к примерке?

                 У тебя совершенно нету дядей,

                 а если есть, то небогатый, не мрет и не в Америке.

                 Говорю тебе я, начитанный и умный:

              10 ни Пушкин, ни Щепкин, ни Врубель

                 ни строчке, ни позе, ни краске надуманной

                 не верили - а верили в рубль.

                 Живешь утюжить и ножницами раниться.

                 Уже сединою бороду п_е_ревил,

                 а видел ты когда-нибудь, как померанец

                 растет себе и растет на дереве?

                 Потеете и трудитесь, трудитесь и потеете,

                 вытелятся и вытянутся какие-то дети,

                 мальчики - бухгалтеры, девочки - помощницы,

                                                       те и те

              20 будут потеть, как потели эти.

                 А я вчера, не насилуемый никем,

                 просто,

                 снял в "железку" по шестой руке

                 три тысячи двести - с_о_ ста.

                 Ничего, если, приложивши палец ко рту,

                 зубоскалят, будто помог тем,

                 что у меня такой-то и такой-то туз

                 мягко помечен ногтем.

                 Игроческие очи из ночи

              30 блестели, как два рубля,

                 я разгружал кого-то, как настойчивый рабочий

                 разгружает трюм корабля.

                 Слава тому, кто первый нашел,

                 как без труда и хитрости,

                 чистоплотно и хорошо

                 карманы ближнему вывернуть и вытрясти!

                 И когда говорят мне, что труд, и еще, и еще

                 будто хрен натирают на заржавленной терке

                 я ласково спрашиваю, взяв за плечо:

              40 "А вы прикупаете к пятерке?"

                 [1915]

                    Ну, это совершенно невыносимо!

                    Весь как есть искусан злобой.

                    Злюсь не так, как могли бы вы:

                    как собака лицо луны гололобой -

                    взял бы

                    и все обвыл.

                    Нервы, должно быть...

                    Выйду,

                    погуляю.

                 10 И на улице не успокоился ни на ком я.

                    Какая-то прокричала про добрый вечер.

                    Надо ответить:

                    она - знакомая.

                    Хочу.

                    Чувствую -

                    не могу по-человечьи.

                    Что это за безобразие!

                    Сплю я, что ли?

                    Ощупал себя:

                 20 такой же, как был,

                    лицо такое же, к какому привык.

                    Тронул губу,

                    а у меня из-под губы -

                    клык.

                    Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.

                    Бросился к дому, шаги удвоив.

                    Бережно огибаю полицейский пост,

                    вдруг оглушительное:

                    "Городовой!

                 30 Хвост!"

                    Провел рукой и - остолбенел!

                    Этого-то,

                    всяких клыков почище,

                    я и не заметил в бешеном скаче:

                    у меня из-под пиджака

                    развеерился хвостище

                    и вьется сзади,

                    большой, собачий.

                    Что теперь?

                 40 Один заорал, толпу растя.

                    Второму прибавился третий, четвертый.

                    Смяли старушонку.

                    Она, крестясь, что-то кричала про черта.

                    И когда, ощетинив в лицо усища-веники,

                    толпа навалилась,

                    огромная,

                    злая,

                    я стал на четвереньки

                    и залаял:

                 50 Гав! гав! гав!

                    [1915]

                     В ресторане было от электричества рыж_о_.

                     Кресла облиты в дамскую мякоть.

                     Когда обиженный выбежал дирижер,

                     приказал музыкантам плакать.

                     И сразу тому, который в бороду

                     толстую семгу вкусно нес,

                     труба - изловчившись - в сытую морду

                     ударила горстью медных слез.

                     Еще не успел он, между икотами,

                  10 выпихнуть крик в золотую челюсть,

                     его избитые тромбонами и фаготами

                     смяли и скакали через.

                     Когда последний не дополз до двери,

                     умер щекою в соусе,

                     приказав музыкантам выть по-зверьи -

                     дирижер обезумел вовсе!

                     В самые зубы туше опоенной

                     втиснул трубу, как медный калач,

                     дул и слушал - раздутым удвоенный,

                  20 мечется в брюхе плач.

                     Когда наутро, от злобы не евший,

                     хозяин принес расчет,

                     дирижер на люстре уже посиневший