Сверхестественный Гимн Сумеречного Хогватса (СИ)

Истеричного вида мужичок, чьи волосы были умело выкрашены синькой лучшими стилистами Капитолия, застегнул на тощей груди расшитый блестками и елочной мишурой камзол и дрожащими руками потянулся к пузырьку с валерьянкой.

— Цезарь Федорович, минута до эфира, — окликнул кто-то.

Цезарь Фликерман залпом осушил пузырек и, не сдержав горестных рыданий, рухнул на туалетный столик, едва ли не расквасив себе нос о столешницу.

Услышав аплодисменты в студии, Фликерман глубоко вздохнул, напудрил и без того бледное лицо, поправил накладные реснички и, предварительно перекрестившись, с тяжким камнем своего нелегкого бремени, покинул гримерку.

Надо отдать должное этому чудному мужику. Будучи профессионалом в тяжком мире шоу-бизнеса, Фликерман, стоило ему ступить на сцену, натянул на свою заплаканную рожицу счастливую улыбку полоумного клоуна, понимая, что эфир дороже нервов.

— Капитолий. Ток-шоу «Пусть говорят», в этой студии мы обсуждаем невыдуманные истории, о которых невозможно молчать… — заскороговорил Фликерман, вальяжно усевшись в кресло. — Тема нашего эфира — «Девяносто Первые Голодные Игры. Знакомство с трибутами».

Зал взорвался громовыми аплодисментами.

— Перед рекламной паузой мы познакомились с нашими трибутами, а сейчас после того как во время рекламы наша съемочная группа морально подготовилась, мы готовы встретить уже хорошо известного всем трибута из Нулевого Дистрикта, который запомнился нашим телезрителям своим…

— Да что ты там распизделся? — послышался недовольный девичий вопль из-за кулис.

Фликерман позеленел от ужаса и вжался в кресло.

Зал осторожно захлопал. Зрители в первых рядах отодвинулись подальше от сцены.

На свет прожекторов вышла невысокая худенькая девчушка, одетая в черный плащ, явно притыренный из гримерки «Матрицы», и тяжелые сапоги, уже обляпанные чьей-то кровью.

— Дейенерис, шла б ты домой, — тихонечко взвыл Фликерман.

Нахмурив и без того суровое лицо, Убивашка, усевшись в кресло, оглядела зал ненавидящим взглядом.

— А шо мы не хлопаем? — проскрипела она.

Зал снова взорвался аплодисментами. Кто-то хлопал стоя, кто-то швырял на сцену цветы.

— Уже лучше, — буркнула Убивашка.

— Дейенерис, ты пять лет подряд участвуешь в Голодных Играх, — произнес бедный Фликерман. — Тебе никогда не хотелось… не приходить на Жатву?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я люблю убивать.

— Давайте же посмотрим, как проходила Жатва в Нулевом Дистрикте в этом году, — громко сказал ведущий, указав на огромный экран.

На грязном экране мигом показались знакомые пейзажи Хогвартса, а именно башенки замка, свежеокрашенная Импала, бухой Аларик, обнимающий Гигантского Кальмара, и Глист ГМО, мирно спящий на заснеженном васильковом поле. Далее кадры переносят зрителя на стадион для квиддича, оборудованный под место проведения отбора трибутов сего «конкурса». Камера оператора показывает смиренные лица учеников Хогвартса, скорбные лица преподавателей, а затем в поле зрения возникает сцена из старых картонных коробок и остатков пластика.

На сцене стоят две трехлитровые банки, забитые бумажками с именами трибутов. Вернее, одна банка забита бумажками, а вторая разбита, бумажки рассыпаны по всему стадиону, а капитолийская ведущая в странной одежде обезумевшей Леди Гаги на бразильском карнавале, икает от ужаса.

— Что значит «забыли вписать Дейенерис Сальваторе», етить тебя в дышло?! — рычал брутальный мужик в военной форме, схватив ведущую за шкирку.

— Они саботировали процесс! — орал профессор логики. — Специально, чтоб Хогвартс не выиграл Игры пятый год подряд!

— Гниды! — верещал сальноволосый педагог у самогонного аппарата.

— Твари позорные! Пизда вашему Панему! ГАВРЮША! — рычала девка в гриффиндорской мантии. — Пусти меня, дед!

— Побойся Бога, дитя мое, — мудро изрек старик, с выкрашенными басмой волосами. — Филч устал убирать за тобой трупы.

— Шмара, ты ребенка расстроила! — гремел Деймон Сальваторе, встряхнув капитолийскую ведущую за плечи так, что с головы той слетел парик и приземлился в ведро с праздничным самогоном. — У нее тонкая душевная организация!

— У нее бензопила! — верещала ведущая, глядя, как злится будущий трибут.

— И ТОНКАЯ ДУШЕВНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ! — гаркнул генералиссимус Сальваторе. — Убиваша, выходи на сцену, ты наш трибут.

Позади ведущей вдруг возник мужичок с чебуреком в руке и, заткнув этим жирным яством рот орущей дамочки, зачем-то напялил ей на голову ведро и принялся колотить по нему молотком.

Затем на сцену вспрыгнул главный повар Нулевого Дистрикта и начал что-то орать про песню про коня и борщ на обед.

Далее вся толпа замирает в эпичных позах подвыпивших патриотов на государственном празднике и начинает громко петь гимн Хогвартса, а несчастная ведущая, привязанная за лямки от бюстгальтера к кольцу для квиддича, поливает всю процессию горючими слезами.

Цезарь Фликерман, снова вжавшись в кресло, встретил ледяной взгляд Кровавой Дейенерис и нервно икнул.

— Дейенерис, это твой последний год на Голодных Играх, — с плохо скрываемым восторгом произнес Фликерман. — Не знаю даже, как мы без тебя будем…

Тут же получив мощным девичьим кулаком промеж глаз, Фликерман прикусил язык.

Убивашка же, хлопнув себя по лбу, ахнула на весь зал.

— Я ж забыла! Забыла!

И умчалась за кулисы.

Фликерман, пожав плечами, уже хотел было вызывать на интервью следующего трибута, как Убивашка вернулась на сцену, таща за собой два тяжеленных баула.

— Подгон вам от нашего дистрикта, — пыхтя, пояснила Дейенерис, принявшись выгружать трехлитровые варенья-соленья, палки колбасы, бутылек бормотухи и сувенирчики в виде магнитиков с пейзажами Хогвартса, брелоками, расписными матрешками и балалайкой.

— Это же не «Поле Чудес», — завыл от позора Фликерман, чуя, как горят рейтинги его очень популярного шоу. — Ну куда…

— Не зли меня, гнида, — гаркнула Убивашка, натянув на Фликермана кокошник и мантию, расшитую звездами. — Это вам от Анатолича и товарища пахана…

— Но эфирное время…

Получив по роже палкой сервелата, Фликерман, схватившись за сломанную переносицу, тихонько зарыдал.

— Отставить сопли и слезы! — прорычала Дейенерис, сунув ведущему в руки матрешку. – Так, вроде все.

Фликерман, несказанно обрадовавшись, хотел было уже произнести прощальную речь, но…

— Клаусяш, подтяни штанцы и выходи на сцену!

Пока зрители рассеяно аплодировали, а Фликерман самозабвенно бился головой о быльце кресла, на сцену вышел небритый мужик в косоворотке и трениках с вытянутыми коленками. Клаус Майклсон, раскрасневшись при виде такой публики, звучно откашлялся и, сжав гитару, поклонился.

— А это что? — выдохнул Фликерман.

— А это второй трибут из нашего дистрикта, Клаусяш, — пояснила Убивашка. — Клаусяш, жги.

— И ему семнадцать?

— Ага.

— Но у него щетина и на лице написано количество ходок в СИЗО!

Убивашка прищурилась.

— Я из Америки, каждый американский подросток выглядит на тридцать лет, — поспешно пояснил Клаус.

— Клаусяш, давай нашу, — кивнула Убивашка.

Клаус, с таким выражением лица, словно ждал этого момента вечность, прикрыл глаза, провел пальцами по струнам и голосом тоскующего по Отчизне богатыря, пробасил:

— Выйду ночью в поле с конем…

— НОЧКОЙ ТЕМНОЙ ТИХО ПОЙДЕМ! — проорало несколько голосов в зале.

«О, нас тут уже знают», — подумала Убивашка, хрумтя малосольным огурцом, который привезла в качестве сувенира.

— Но эфирное время, — снова встрял Фликерман, однако совершил серьезную ошибку.

Никто не смел прерывать пение Клауса Майклсона, а особенно если тот исполнял гимн Хогвартса.

Экран огромного телевизора, висевший над сценой, предугадав ход дальнейших событий, сменил моднявую заставку Голодных Игр на лаконичную надпись: «Цезарь Фликерман. Помним, любим, скорбим».