Стихотворения (1912-1917)

                    Мрачные до черного вышли люди,

                    тяжко и чинно выстроились в городе,

                    будто сейчас набираться будет

                    хмурых монахов черный орден.

                    Траур воронов, выкаймленный под окна,

                    небо, в бурю крашеное, -

                    все было так подобрано и подогнано,

                    что волей-неволей ждалось страшное.

                    Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя,

                 10 пыльного воздуха сухая охра,

                    вылез из воздуха и начал ехать

                    тихий катафалк чудовищных похорон.

                    Встревоженная ожила глаз масса,

                    гору взоров в гроб бросили.

                    Вдруг из гроба прыснула гримаса,

                    после -

                    крик: "Хоронят умерший смех!" -

                    из тысячегрудого меха

                    гремел омиллионенный множеством эх

                 20 за гробом, который ехал.

                    И тотчас же отчаяннейшего плача ножи

                    врезались, заставив ничего не понимать.

                    Вот за гробом, в плаче, старуха-жизнь, -

                    усопшего смеха седая мать.

                    К кому же, к кому вернуться назад ей?

                    Смотрите: в лысине - тот -

                    это большой, носатый

                    плачет армянский анекдот.

                    Еще не забылось, как выкривил рот он,

                 30 а за ним ободранная, куцая,

                    визжа, бежала острота.

                    Куда - если умер - уткнуться ей?

                    Уже до неба плачей глыба.

                    Но еще,

                    еще откуда-то плачики -

                    это целые полчища улыбочек и улыбок

                    ломали в горе хрупкие пальчики.

                    И вот сквозь строй их, смокших в один

                    сплошной изрыдавшийся Гаршин,

                 40 вышел ужас - вперед пойти -

                    весь в похоронном марше.

                    Размокло лицо, стало - кашица,

                    смятая морщинками на выхмуренном лбу,

                    а если кто смеется - кажется,

                    что ему разодрали губу.

                    [1915]

                    Май ли уже расцвел над городом,

                    плачет ли, как побитый, хмуренький декабрик, -

                    весь год эта пухлая морда

                    маячит в дымах фабрик.

                    Брюшком обвисшим и гаденьким

                    лежит на воздушном откосе,

                    и пухлые губы бантиком

                    сложены в 88.

                    Внизу суетятся рабочие,

                 10 нищий у тумбы виден,

                    а у этого брюхо и все прочее -

                    лежит себе сыт, как Сытин.

                    Вкусной слюны разлились волны,

                    во рту громадном плещутся, как в бухте,

                    А полный! Боже, до чего он полный!

                    Сравнить если с ним, то худ и Апухтин.

                    Кони ли, цокая, по асфальту мчатся,

                    шарканье пешеходов ли подвернется под взгляд ему,

                    а ему все кажется: "Цаца! Цаца!" -

                 20 кричат ему, и все ему нравится, проклятому.

                    Растет улыбка, жирна и нагла,

                    рот до ушей разросся,

                    будто у него на роже спектакль-гала

                    затеяла труппа малороссов.

                    Солнце взойдет, и сейчас же луч его

                    ему щекочет пятки холеные,

                    и луна ничего не находит лучшего.

                    Объявляю всенародно: очень недоволен я.

                    Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,

                 30 характер - как из кости слоновой точен,

                    а этому взял бы да и дал по роже:

                    не нравится он мне очень.

                    [1915]

                     Мокрая, будто ее облизали,

                     толпа.

                     Прокисший воздух плесенью веет.

                     Эй!

                     Россия,

                     нельзя ли

                     чего поновее?

                     Блажен, кто хоть раз смог,

                     хотя бы закрыв глаза,

                  10 забыть вас,

                     ненужных, как насморк,

                     и трезвых,

                     как нарзан.

                     Вы все такие скучные, точно

                     во всей вселенной нету Капри.

                     А Капри есть.

                     От сияний цветочных

                     весь остров, как женщина в розовом капоре.

                     Помчим поезда к берегам, а берег

                  20 забудем, качая тела в пароходах.

                     Наоткрываем десятки Америк.

                     В неведомых полюсах вынежим отдых.

                     Смотри какой ты ловкий,

                     а я -

                     вон у меня рука груба как.

                     Быть может, в турнирах,

                     быть может, в боях

                     я был бы самый искусный рубака.

                     Как весело, сделав удачный удар,

                  30 смотреть, растопырил ноги как.

                     И вот врага, где предки,

                     туда

                     отправила шпаги логика.

                     А после в огне раззолоченных зал,

                     забыв привычку спанья,

                     всю ночь напролет провести,

                     глаза

                     уткнув в желтоглазый коньяк.

                     И, наконец, ощетинясь, как еж,

                  40 с похмельем придя поутру,

                     неверной любимой грозить, что убьешь

                     и в море выбросишь труп.

                     Сорвем ерунду пиджаков и манжет,

                     крахмальные груди раскрасим под панцырь,

                     загнем рукоять на столовом ноже,

                     и будем все хоть на день, да испанцы.

                     Чтоб все, забыв свой северный ум,

                     любились, дрались, волновались.

                     Эй!

                  50 Человек,

                     землю саму

                     зови на вальс!

                     Возьми и небо заново вышей,

                     новые звезды придумай и выставь,

                     чтоб, исступленно царапая крыши,

                     в небо карабкались души артистов.

                     [1916]

                    Нет.

                    Это неправда.

                    Нет!

                    И ты?

                    Любимая,