Избранное

А нужно было внимательнее отнестись к истоку конфликта, на который постоянно указывала в своих заявлениях Н. С. Щербина и с чем сердце учительницы, естественно, не хотело мириться. Ей претило, что нечестные, недобросовестные люди формируют вокруг своеобразный моральный климат, затягивают, как в трясину, в обстановку желчности, злости неискушенные души. Так что проверяющим следовало обратить внимание прежде всего на воинствующее мещанство – явление, порочащее нашу действительность и обладающее способностью прогрессировать, если его не разоблачать. Заботясь во всех случаях в основном только о личной выгоде, заражая этим духом других, такие люди умеют «взять горлом», а где надо, прикинуться и наивными простачками.

Именно так поступали и соседи Щербины. Николай Граб, например, уверовавший, что о его не столь давних неблаговидных делишках никто не знает, пришел в горком партии с требованием… наказать Наталью Семеновну. Жена его, Александра, обратилась в прокуратуру и, когда ей объяснили, что ее обвинение несостоятельно, смиренно сослалась на невежество свое, пообещав «больше этого не делать».

Как все невинно и просто!

Один из ответственных товарищей, занимаясь «делом Щербины», вполне серьезно посоветовал ей: «Не лучше ли вам, Наталья Семеновна, уехать отсюда? Уж больно воинственны ваши соседи».

Вот куда завел «житейский» конфликт!

Уехать с улицы, на которой стоит ее дом. С улицы, по которой восемнадцать лет изо дня в день она ходила на работу, сначала – в правление колхоза (работала агрономом), а теперь вот в местную школу, где преподает биологию и химию. Уехать, хотя в селе ее знают как активистку, депутата. Уехать и уступить воинствующим обывателям? Уехать и дать повод для разговора: значит, она и в самом деле виновата в чем-то?

Перед людьми, перед детьми было неловко Наталье Семеновне. И она настойчиво добивалась правды. Учитель – он всегда на виду – в школе, семье, быту. Как в зеркало, смотрятся люди в него. Ему уступать неправде нельзя.

…Сход улицы, который был собран по настоянию городского комитета партии, положил конец этой истории. Ее соседям на этот раз не удалось «задать тон». Да они, собственно, и не пытались этого делать. Сход продемонстрировал, говоря высокими словами, и сознательность сельских жителей, и умение их дать отпор негативным явлениям. Сколько людей сказали спасибо Н. С. Щербине, оценили ее принципиальность. А присутствовавшие здесь представители местной власти, те, кто по долгу службы призван вести воспитательную, идейно-политическую работу, поняли, какие глубокие, общественно значимые вопросы могут порой скрываться за так называемыми житейскими конфликтами.

Хочется верить: вся эта история послужит уроком не только тем, кого она коснулась непосредственно. Иначе не было бы смысла столь подробно на ней останавливаться.

Все видели и мирились

С автором разоблачительного письма в редакцию Лидией Марущак мне встретиться не удалось. Совершив кражу на ферме и отделавшись за это по решению народного суда всего лишь штрафом, поборница честности и справедливости, каковой она выглядела в своем послании, предусмотрительно поспешила покинуть хозяйство. Этому в совхозе, естественно, не препятствовали. Мало того, на радостях, что столь легко освобождаются от прославившейся склоками и скандалами работницы, уход ей оформили даже по собственному желанию. И в трудовой ее книжке, распухшей от вкладышей, появилась еще одна нейтральная запись.

Сейчас, когда хорошо известен подлинный нравственный облик Лидии Марущак, так и подмывает поговорить о моральном праве ее «рядить и судить» других и вообще становиться в позу борца за правду. Но это лежит на поверхности. А что, если попробовать заглянуть поглубже, задаться вопросом, что двигало этим человеком, когда он сигнализировал во все концы о тех или иных негативных фактах? В общем-то, как я понимаю, всем хорошо известных.

Об искреннем желании бесчестного человека искоренить таким образом неурядицы, конечно же, не может быть и речи. Остается, подумалось мне, озлобленность, вызванная неудачами в жизни или еще чем-то. Но беседую с людьми – доярками, механизаторами, бригадирами, управляющими, близко знавшими Марущак, и чувствую: нет, и этот мотив поступков ее далеко не главный.

– Она всегда хотела быть на глазах у начальства, – рассказывают знавшие ее. – Делать ничего не желала и не умела, а принципиальным, смелым человеком прослыть стремилась. Авось оценят «наверху». Ведь вот и вы откликнулись, приехали сразу.

Вот оно что! Кто из нас не встречался с такими людьми, кому не известны бойкие критиканы, что не в пример настоящему труженику, болеющему душой и сердцем за наши беды, пытаются на демагогических «обличениях» сделать даже карьеру. Социальное зло, которое несут в себе подобные ловчилы, велико. Говорят, ничто так не разлагает общество, как ханжеская, мнимая гражданская активность, ничто так не убивает веру в справедливость и желание работать лучше, как стремление нерадивых, бессовестных демагогов поучать других. Поэтому не менее интересно знать, откуда же берутся такие люди, кто и что способствует их появлению? Особенно в деревне, где вроде бы от века в почете и уважении, на виду были только истинные хозяева, старатели и мастера, утверждающие правду наиболее верным способом – трудом.

…Я иду по Загарью, отделению совхоза «Объячевский», где недавно жила Марущак, ищу контору отделения. Старенькая женщина, местная жительница, подсказав, глянула на меня пристально, спросила в свою очередь:

– А что ж тебя на машине-то не возят, сынок? По твоей солидности должны бы.

– Да ведь в машине едучи, бабушка, мало чего увидишь и услышишь, – смеюсь.

– И то верно, – поддакнула крестьянка.

Мы живо разговорились. А когда коснулись деревни, новой и былой, собеседница моя аж вскинулась:

– И-и-и, милый! От старой деревни один остов остался. Свои коренные жители поразъехались – не удержали их вовремя, дома чужаки заняли. А приезжие они и есть приезжие. Друг друга не знают и знать не хотят. А раньше-то друг дружки держались люди, младшие слушали, что старшие говорят. Дурака или лодыря без властей учили. И, конечно, работали не как сейчас. Спроси-ка, чем ныне хлеборобы наши занимаются? А ничем. Сколько лет уже как хлеб не растим. Нашлась «умная головушка», добилась, чтобы сняли планы по зерновым, дескать, риск большой их сеять у нас. Вот те на! Да тут искони хлебом своим кормили себя. А теперь и скотине посыпку у государства берем… Легкой жизни захотели все: и руководство – не болит голова, и работники – меньше в поле торчать. А в толк никто взять не хочет, что до добра-то такая жизнь не доводит, только плесень разводит.

Я только головой качал, слушая старую труженицу, дивился ясности мысли ее, отшлифованной, вероятно, бессонными ночами в раздумье о жизни родного села.

– Правду ль, нет ли бают люди, что самым главным экономистом у нас в районе опять Кеша Губин поставлен? – спросила вдруг меня собеседница.

Я и представить не мог, что с этого момента в историю, рассказанную выше, вклинятся новые люди, на первый взгляд не имеющие к ней отношения.

– Он, Кеша-то, – втолковывала мне крестьянка, – до создания РАПО в сельхозуправлении работал, потом в Сельхозхимии, с проверками по совхозам ездил. Напьется бывало. Смотришь – тащат его бесчувственного.

Главный экономист РАПО, от трезвой, ясной головы и работы которого зависит сейчас, по сути дела, чуть ли не вся перестройка, и пьяница? – не поверил я.

Увы… Как выяснилось потом, не просто пьяница, но и алкоголик, состоящий на учете в наркологическом кабинете районной больницы. Более того, исключенный из партии.

Как это было? Расскажу по порядку. Иннокентий Губин, старший экономист районного объединения Сельхозхимии (сейчас «Объячевоагропромхимия»), имеющий за систематическое злостное пьянство строгий выговор по партийной линии с занесением в учетную карточку, попадает в очередной раз в медвытрезвитель. Несмотря на попытки первичной парторганизации ограничить взыскание своему секретарю (да, да, Губин был секретарем первичной) строгим выговором, – от более сурового и справедливого взыскания ему уйти не удалось. Бюро райкома не утвердило решение коммунистов райсельхозхимии, исключило Губина из членов КПСС и поручило председателю объединения П. Е. Туркову решить вопрос о невозможности дальнейшего использования старшего экономиста на занимаемой должности.