(1903 г. р.)
Гневно вскипев, Лимпопо забурлила,
Бурой и мутной водой подхватила
Дыни, маис, тростниковые крыши.
Мертвое дерево и крокодила.
Устье речное натруженно вздулось,
Виден на солнце отчетливой тенью
Труп негритянки, разбитый о камни,
Стынущий на берегу запустенья.
Волны рассвета его омывают,
Будто бы мертвой забота нужнее,
С вытекшим глазом, обвисшею грудью,
Бусами и бубенцами на шее.
Вот она – Африка! Так одиноко
В странствиях видели мы удивленно
Знак геральдический жаркого гнева —
На раскаленной скале скорпиона.
Спокойное солнце цветком темно-красным
Клонилось к земле, вырастая в закат,
Но занавес ночи в могуществе праздном
Задергивал мир, растревоживший взгляд.
Безмолвье царило на ферме без крыши,
Как будто ей волосы кто-то сорвал,
Над кактусом бились летучие мыши,
И крался пугливо грабитель-шакал.
Был полдень мучительно полон печалью,
И вечность предчувствием скорбным полна,
Змея при Безмолвье свернулась спиралью,
Над каждым рассветом смеялась она.
Летом 1911 года, через семь лет после смерти Чехова, «Вишневый сад» был впервые поставлен в Лондоне. Впоследствии сообщалось, что в конце второго акта появились признаки неодобрения и многие покинули театр. К концу третьего акта ушла половина публики.
Тихо в зале, только шорох
Элегантного атласа. Пару знатную заметив,
Смотрят все из-под ресниц.
Эта пара сочетает защищенность с превосходством,
И печать верховной власти
На породистости лиц.
Сэр Никто и леди Некто
(Их теперь никто не вспомнит) – эта леди, как принцесса
Из созвездья королей,
Из волос ее служанка гордый шлем соорудила,
Бархат зимних роз пурпурных
Приколов на платье ей.
Тем, кого она узнала, смело может поклониться
Сэр Никто, как славный воин,
Непокорной головой,
И усов его холеность обнаруживает важность
Их носителя, который
Чтим влиятельной молвой.
О, зачем они в театре? Праздны и нелюбопытны.
Но должна хозяйка дома, в это верит леди Некто,
Современной быть во всем,
Чтобы поддержать беседу,
Обсудить с гостями пьесу
Среди скуки за столом.
Между сценой и четою возникал полупрозрачный
Флагманский корабль, затмивший
Этой пьесы колдовство,
Сэр Никто и леди Некто
Никогда б не угадали, что их флагман обреченный
Назывался status quo.
Сэр Никто в своей программке выудил холодным взглядом,
Как преступно в этой пьесе
Попран избранных закон.
Он кричал: «Ну что ж, посмотрим!»
(Это означало: «Хватит».)
Весь театр встревожил он.
«Что за тип? Какой-то русский?
Никогда о нем не слышал. Но, держу пари, свернул он
Где-то с верного пути.
Господи! Четыре акта! И у этих иностранцев
Сами имена к тому же
Неприличные почти!»
Утешала леди Некто: «Тише, дорогой, я знаю», —
К раздражительному тону
Подготовлена она,
Слышно только бормотанье: «Удивительные люди:
Ничего не происходит!
Эта вещь – глупа, скучна».
Заразительно брюзжанье, до конца второго акта
Громогласно объявил он,
Что уже идти пора.
Как они держались прямо!
Словно отчитать решили молодого драматурга,
Не творящего добра.
Но, как было неизбежно, когда сцена опустела
И домой ушли актеры,
Бутафоры – все ушли,
Гулко разнеслись удары,
Это топора удары
Вырубали сад вдали.
И стучал топор все громче,
Он стучал невыносимо,
Вырубая сад легко.
Он умолк. И только пушки
Ухали в садах французских. И была от них Россия
В двух шагах – недалеко.
В миг пробужденья яркий цвет шафрана
Окрасил комнату, айвовый цвет сменив.
Две птичьи ноты прозвучали странно,
Веранду дважды высветлил мотив.
Чужак предстал пред африканским ликом
Небес желто-зеленых, пред такой
Неверной вечностью, деревья в мире диком,
Угрозу затаив, ему несли покой.
Кристаллы кварца на холме блестели
Скульптурой. Красной пыли пелена
Корицей мелкой заполняла щели,
Копилась и текла, как тишина.
И снова ноты, и зелено-мховый
Создатель их – непостижимый дрозд,
В углу веранды, упорхнуть готовый
В безветрие без солнца и без звезд.
Незнаемое будит незнакомца,
Как тонкую струну. Ведь говорят,
Что может здесь лишить рассудка солнце,
Припорошить незримым ядом взгляд.
У диких птиц устойчивое зренье,
И если б не тускнела новизна
И не вело прозренье к заблужденью,
Он знал бы: «Птичья зоркость мне дана!»
