Ночной дозор

или скалы, раскрывшие чресла ущелий,

все дает подсознанью неясный намек.

Цесарка в гнезде сидит тяжело,

а в душе у меня неизменно гнездятся

лики города: жесть, и бетон, и стекло.

ДОЖДЬ НАД ВЕЛЬДОМ

Радуга - месяц, который по счету,

над термитником старым стоит

оком птицы, готовой к полету.

В час ночной, под совиный крик,

из тумана, из камышей

дует на реку белый бык.

Но однажды он в полдень озлится,

вознесет рога выше гор

и тогда возлетит из термитника птица.

НОЧНОЙ ШТОРМ НАД МОРЕМ

Ждет ли море, что, затмив горизонт до края,

с гор ночных прилетит гигантская птица,

птица седая?

Слышен распластанных крыл серебряный трепет,

и с грозным клекотом мандариново-красный клюв

волны треплет.

И, взмахнув тяжелыми от воды крылами,

назад, к горам устремится, песню огня

вознося над нами.

СЦЕНАРИЙ

Вот - фотоснимки, и в том числе

ванная комната. Сын - в петле.

Моцарт стихает. Лишнее. Вздор.

Сцена меняется. Дом и двор.

- Повесился ночью... Кто виноват?

Не с девушкой ли получился разлад?

- Не валите напраслину на паренька.

Дело не в девушке. Наверняка.

- Бывает, что сын ненавидит отца.

Часто ль наказывали сорванца?

- Ничего и в помине такого нет:

учился музыке несколько лет...

- Мадам, выкладывать правду пора.

- Ах, это все природы игра!

Из четырех сыновей - один

лишь он темнокожим был, господин!

Вот - фотоснимки, они со мной:

трое белых братьев, четвертый - цветной.

ЗАБВЕННЫЙ

Рассветным сумраком в отчаянии рыща,

он щель нащупывал, в которой бы сквозь тьму

ему забрезжили былые пепелища

хоть что-то из того, что памятно ему.

Когда над родником склонилась Тонженани,

он рассмотреть успел сквозь дно ее зрачков

кувшин под деревом, наполненный заране,

густые заросли хвоща и тростников,

кусты акации, которые тонули

в рассыпчатой пыльце полуденных лучей,

на миг застывшего в траве самца косули

но все оборвалось: она вошла в ручей.

И, прежний город потрясенно узнавая,

он увидал его глазами старика:

там влагой утренней курилась мостовая,

и тысячи подошв спешили до гудка

к станкам, - и стая голубей, взлетев от форта,

скользила к рынку, и тумана полоса

над спящею рекой была еще простерта,

и дым фабричный возносился в небеса.

Тигровой молью тьмы, воспоминаньем блеклым,

забвенным шорохом довременных лесов,

так и скитается, и жмется к темным стеклам,

к воротам и дверям, закрытым на засов.

НОЧНОЙ ДОЗОР СТАРИКА

Там выдра, юрко выскользнув из норки,

обнюхивает травы на пригорке,

в ночи рыдает, словно домовой,

и в изгороди рыскает живой;

но в дряхлом доме - тишь; впотьмах неярко

еще пылает фитилек огарка

над мертвецом; так лишь луне дано

над парусником, что пошел на дно,

искриться, - над волнами, что со злостью

швыряются адамовою костью.

Во мрак последним жестом старика

к отдушнику протянута рука,

по стенам виснут грузно и понуро

козлиные рога, удавья шкура;

и пожелтевших рам суровый ряд,

из коих предки пристально глядят;

их взоры строги и проникновенны,

их крови жар в мои стучится вены,

но, так и не вместясь в рассудок мой,

он рвется в бой с бушующею тьмой.

От старика они уходят в ночь,

как семена от оболочки прочь:

тот, кто начало положил поселку,

кто стены клал, тоскуя втихомолку,

и мастерком постукивал, - и тот,

кто в шахте рылся, как заправский крот;

еще - судья, снискавший злую славу,

суливший ночью сам себе расправу;

все - разные, но, сохраняя связь,

они молчат, к истоку возвратясь.

"И вот теперь, под ливнем звезд, когда

заткались и глаза и борода

болотной ряскою, - тебе по силам

припомнить, как, простясь с первичным илом,

ты выполз на невиданный простор,

где были звезды, реки, кряжи гор,

но ты берег в себе первопричины:

в тебе таились скалы и пучины,

а также - я, который здесь, внизу,

колыша древний ил, поднесь ползу.

Ручьем ли быть случилось нынче мне,

кристаллом, или рябью на волне,

пещерою? Из глаз молотоглава

мне зрится мрака вечная держава;

при свете созерцаю, трепеща,

Вселенную, от камня до хвоща,

скорблю о ней, о зыбкой, переменной,

о скованной, о безнадежно пленной.

Семь обликов скрывающий в себе,

как я пойму хоть что-нибудь в судьбе:

быть может, я - акация ночная,

бросающая семь теней, не зная,

что ими затеню на этот раз?

Здесь души предков вижу я подчас,

во мне сокрытых, - если вспыхнут снова

семь пламеней, семь отсветов былого.

Когда в долинах свет луны свинцов,

они на спинах белых жеребцов

сюда спешат, дорог не выбирая,

окинуть взором даль родного края;

бойцы былые, лошадей гоня,

они уходят искрами огня,

пронзившего столетья. Год от года

мы видим их в час лунного восхода.

Но ветер будет веять и, с норой

расставшись, выдра выть ночной порой,

и лампа над моим недвижным телом

сиять луной на корабле замшелом,

и юноша, которым стану я,

опять придет в прекрасные края,

где ветер веет, где гроза грохочет,

он битву прежнюю продлить захочет,

оберегая в памяти завет:

границ души на картах мира нет".

ЧЕЛОВЕК С ФОНАРИКОМ

Свет; и вот в пятне

света виден мне

малый бугорок:

словно козерог,

он ныряет в ночь

прочь от света, прочь.

С ветки - напоказ

чья-то пара глаз

щурится, смотря

в лучик фонаря.

Шарю на ветру

от бугра к бугру,

но в ночной стране

все враждебно мне.

НОЧНОЙ ДОЗОР

В час, когда Южный Крест вознесен

вместе с созвездьем Пса в эмпирей,

вокруг пакгауза бродит он

среди жуков и нетопырей,

следя, ибо долг служебный таков,

за сохранностью стекол, решеток, замков.

"Когда стихают пристань и док,

на дело выходит ночная рать.

Кто на меня наточил клинок,

кто нынче хочет меня убрать?

День закатил под веки зрачки,

вокруг - убийцы одни да сверчки.

По вечерам на душе непокой:

миллионы черных бродят кругом.