...Как они сплелись единоверны,
Как сошлись, творя раздор и блуд,
От Иуды Троцкого до Терца
До иных воспрянувших Иуд.
Что им наши нищие старушки,
Что разор крестьянский на земле?!
Плюрализм! Оплеван даже
Пушкин, мать-Россия предана хуле.
Что им беды Волги и Катуни;
Что священный, песенный Байкал?!
Вон опять токует на трибуне –
О свободах – ультрарадикал.
Вновь, о Русь, куют тебе вериги, –
«На, примерь!» – настойчиво долбят.
«Открестись!» – гудит Иван Великий.
«Не польстись!» – архангелы трубят.
1989
... Что ни строчка – стих иль проза! –
Перестроечная страсть.
Лучше уж к родным березам
Взором мысленно припасть.
Там сочны луга и речки,
Дали отчие чисты.
Там старинные, в околке,
г 1равославные кресты.
Там – с оградкою-калиткой,
Цвета стали и свинца,
Со звездой над пирамидкой –
Холмик воина-отца.
Там поля мои и рощи,
Изначальная судьба... Стоп!
Опять упырь-доносчик
Сочиняет: «Русь – раба».
Вот другой статейки-козни
Ладит, злобой подогрет.
Хорошо, что «раб-колхозник»
Не читает этот бред.
Вот и давят на педали,
Сочно врут и хоть бы хны...
Ночь! Такую
ночь
украли,
Ай да – сукины сыны!
1989
Из детской дальней той печали
Мне ясно помнится одно:
Был жив еще Иосиф Сталин
И было лозунгов полно.
Там где-то в гору шла Отчизна,
С призывом пламенным «Даешь!»,
А в нашем «Путь социализма» –
Колхозе скромном – был падеж.
К весне ни сена, ни обрата,
И холод лютый, как назло.
И пали первыми телята,
За ними овцы, и – пошло.
На мясо б, что ли, прикололи!
Нельзя... И к радости ворон.
Всю ночь возил подохших в поле,
Поклав на дровни, Филимон.
Хлебнув для удали портвейна,
Перед собой и властью чист,
С задачей справился партейный
Наш сельский, шустрый активист.
Отвез и ладно б, скрыл огрехи:
Зарыл в сугроб, похороня.
Но туши в дьявольской потехе
Воздвиг он во поле стоймя.
А поутру, с зарей, с восходом,
Мы враз узрели – боже мой:
Непостижимым мертвым ходом
Телята к ферме «шли», домой.
«Шел», тяжело водя боками,
В тупом движении своем,
Косматый, с гнутыми рогами,
Баран и ярочки при нем.
И как-то робко, виновато,
Все тычась ярочкам в бока,
«Резвились» малые ягнята,
Глотая льдинки молока.
В последний раз метель кружила,
Верша суметы на буграх.
А стадо будто вправду жило,
За ночь насытясь в клеверах.
Так шло – копыто за копытом,
Шажок за медленным шажком:
За кои годы ходом сытым,
В молчанье хрупая снежком.
1989
Мороз под сорок, – ну, картина!
Из слабаков веревки вьет.
Собрав в котомку мандарины,
Джигит с базара когти рвет.
Мороз и вовремя и в пору
Хапуг прищучил и рвачей,
И разбудил застой в конторах
Сильней генсековских речей.
Взять ателье шитья и кройки:
Какой накал, какой прогресс!
Вот так мы все до перестройки
Дойдем по воле сил небес!
Мороз румяный, синеокий...
И, глянь, у девушек кругом –
Не мертвой краской пышут щеки,
А жаркой кровью с молоком.
1989
Трепыхается белье,
Глухо грает воронье.
Переходная погода
Дует падерой в жилье.
Колобродит зло и люто
Время крови и свинца:
Что ни год – людская смута
И не видно ей конца.
Под густым газетным лаем,
Под парламентский балдеж,
Сам торю дорогу к маю –
Сквозь наветы, грязь и ложь.
Трепыхается белье,
Веще грает воронье.
Благо, есть еще отрада –
Деревенское жилье.
На крыльце дровец беремя,
Под окошком скрип саней.
Жидкий чай, программа «Время»
И вселенная – при ней...
1990
У меня не дом теперь – жилье.
И сума – пакет из целлофана.
Как-то враз ушли в небытие
Бежин луг и Ясная Поляна.
Славил труд. Ославили и труд.
Красота в шипах чертополоха.
Как избрать тут праведный маршрут?
Но молчит глумливая эпоха.
Ведь пока свой проклятый табак
Я смолил над строчками, над словом,
Вновь на Русь спустили всех собак –
Наших дней – бронштейны и свердловы.
Содрогнешься, боже сохрани:
И напор, и выучка, и стойка!
Жадной сворой кинулись они
К пирогу с начинкой – «перестройка».
Да, в струю кричат про Соловки,
Да, правы – нехватка ширпотреба.
И эпоха жарит шашлыки
На огне, похищенном у неба.
1990