Рассвет полночи. Том 1. Херсонида

Часть третья 421 Не лучше ль нектар надлежало 50 Искать нам в свекле^ иль в пчелах? Пчела в защиту носит жало, А беззащитный негр - в цепях. Китай с арабскими странами Не дорожился бы травой Или пряжеными бобами2; То вымысл роскоши пустой. Как стыдно золотому веку Железным варварством блистать И к вечному наук упреку Причудливый вкус щекотать! 206. ЧЕСТЬ РУССКОМУ ПИВУ О жезлоносец, - Вакх зовомый, На рысях с тиграми везомый! - Как? - тот ли славы твоея венец, Что, мир прошедши по конец, Ты Индии достиг огнистой; Что ты в Аравии камнистой Жезлом из камня ключ извел; Что ты в овне Зевеса зрел И что в пустыне отдаленной 10 Народам дал закон священной? - Нет, - также в винограде ты Открыл им дивны красоты... 1 Известно, что ныне делают сахар из свеклы, и преимущественно в Московской губернии, как недавно писали в ведомостях. 2 Конечно, меньше бы нужды было в чае, так как в России одобряются вместо его лучшие растения; то же самое сказать можно и о кофе, ибо ныне нашли полезнейшую замену его.

422 Рассвет полночи Но меньше ль можешь быть великим, Когда на пользу нравам диким, В сосуд с кипящим пивом лья Огнь мирный жизни своея, Родишь там смехи и погудки, Открытость чувств и остры шутки Иль быстру дружбу и любовь, А в хладном старце греешь кровь! О Вакх, - душа утех игрива! О русского родитель пива! - Мне нужда в бытии твоем; Броди ты в погребе моем, Где пиво мартовско хранится И выдти из заклепов тщится! - Я скоро друга своего На день рожденья моего Звать буду крепкое пить пиво И угощать его на диво. О бог! - коль лютых рысей ты кротишь И тигров с барсами творишь Во время пира тихими овнами, Обуздывая их браздами, Иль умеряешь в жилах жар И тем смиряешь наглость свар! То ярый хмель лишь вознесется И вкруг тычины перевьется, Из сих хмелин тебе я в честь Венок потщуся новый сплесть; Но если в тигров агнцов смирных Преобратишь в трапезах пирных, То, быв в сосуде роковом, Умри, - умри в зачатии самом!

Часть третья 423 207. НРАВСТВЕННАЯ АРИФМЕТИКА ДЛЯ ИМЯНИННИКА Исчисли и сложи минувших лет число, Которое поднесь с рожденья протекло, И вычти времена, что сон и грех отъемлет! - Сколь много лет, угодных небесам? - Я мню, что больше сих, - о том ты знаешь сам. Мой друг! - еще судьба тебе с усмешкой внемлет И хочет умножать число годов твоих. - Дай Бог тебе, - дай Бог, чтоб вышла сотня их; Но также не забудь, на что делить их должно, И не забудь принять веселый вечер сей В число делителей для радости своей! - Сие для дружества безгрешно и возможно. Вот ты какой урок на новый год возьмешь, Что в гробе наизусть ты некогда прочтешь И что в могиле твой отец уже читает, Но тщетных о себе твоих слез не желает. 208. К ПРЕСМЫКАЮЩИМСЯ ЗА НАШИМ ПИНДАРОМ Куда? - куда ползете, гады? - Иль чаете взойти на холм, Где Пиндар, меща орли взгляды, Парит в эфир, гремит, как гром? - Вы, орлих крыл его лишаясь, Не должны ль вечно упадать Иль, под горою пресмыкаясь, При громе Пиндарском квохтать?

424 Рассвет полночи 209. СУДЬБА СЛАВНОГО КУКА Кто обозрел весь мир? - Кук славный; Кого любили дики, зверонравны? - Его; - и что же? - он им так был мил, Что труп его им вкусен был. 210. СЕРДЕЧНОЕ ЛЕКАРСТВО Клариса с Сильвией пошла к ручью гулять И в первой раз еще осмелилась сказать, Что чувствует внутри боль некую ужасну Похожу на нарыв иль язву там опасну. Клариса говорит: «Мой свет! Ахти, как у меня сердечко заболело! А от чего? - тебе откроюсь смело; Вчера я видела... его... но ты молчи! Не это ли любовь? - дай, дай совет! - смягчи! Ты знаешь, как лечить!» - А Сильвия в ответ: «Знать, - светик, милого чего-то захотело; От этого оно и заболело; Чем ранилось, - так тем же и лечи, И без меня сама себя смягчи!» 211. К СТАРО-ЮНОЙ БЕЛИНДЕ Белинда милая приехала на бал, Куда ее сосед, веселый рыцарь звал. - Тут все шептали с другом друг: «Какая это к нам явилась вдруг? -

Часть третья 425 Она статна, - мила, - ей, право, двадцать лет». «Неправда, - на ухо шепнул я одному, - Ей слишком сорок лет, - свидетель я тому...» Где ж прочи двадцать лет?.. Их скушал туалет1. 212. ВЕЧЕРИНКА На небе ни одной не видно было сферы; На небе не было блестящия Венеры, Кроме густых паров, кроме ужасных туч; Но в зале виден был Венерин ясный луч; Там бледную луну и мелки звезды зрели; Там боги светлые с богинями горели; Луна на жестяном подсвечнике была, А звезды по краям разгнутого стола. Могу ль забыть тот пир, о друг мой, друг бесценный, Ю Где ты мне подносил напитки несравненны? Кто? - я! - чтоб я тот пир не мог воспоминать, Где три красавицы, - о небо! - мне ль молчать? 1 Не худо здесь обнаружить знаки огорчения г. Белинды. Она, прочитав сей эпиграф, написала ответное письмо таким образом: «К чему вы, господа издатели, выдумываете такие нелепые эпиграфы на наш счет? - Это ни на что не похоже. Какая нужда вам до таинств нашего туалета? Скажите, вить вы право пишете ложь и вздор. Конечно, это одна выдумка ссорливой вашей головы. Вы для забавы, занимаясь такими безделками, порочите только прекрасной, невинной пол. По чести скажу, для чего не запретят выдавать и такие негодные надписи? - Какой-нибудь бессовестной насмешник намарает стишонки, а простодушные читают их и от доброго сердца хохочут над лучшею половиною человечества! Эй! усовеститесь заблаговремянно! - поздно будет, когда мы сами вооружимся против вас и привьем к вашим лбам... желаю вам от искренности великодушно помириться с нами. Белинда».

426 Рассвет полночи Лишь вспомню, то всю кровь, не знаю что, волнует. Не больше Абелард, как повесть нам толкует, Волненья сильного в груди своей имел, Как Элоизу он лишь в первый раз узрел. Одна хвалилася высоким ростом ровным, Подобна быв во всем тем женщинам огромным, О коих Гулливер у Свифта говорит И кои в пазухе могли его носить; А две кубическим хвалились ростом низким, Подобны карлицам, к земле на палец близким, Которых Гулливер с иголку полагал. У первой милый вид, что головы вскружал, Что мину изъявлял невинную, простую, Бородка выдавшась, рожденна к поцелую, Улыбочка весны, аврора на щеках И томность летняя, приятная в глазах, - Вот тот прелестной блеск, которой от Венеры Стремился ослепить наш карлин взор без меры! - А те две - Боже мой! - при влюбленных глазах, При росте маленьком всегда приподнимали Огромную в своих величину носах И ими даже нас, гигантов, задевали; Однак... дышало все любовию от них И романической красой веков златых. Для них ужасный был гром славных менуетов, И вязанки для них разложены квартетов: Ах по мосту мосту и новой казачок. - Изрядная игра, - изряден был игрок. Но после музыки мы то ли прокричали? - Уж то-то пострадал, крехтевши, бедной бас, И скрипки маленьки за ним же верещали, - Другая музыка тогда была у нас.

Часть третья 427 Почти была полночь; мы в фанты заиграли; В счастливейших руках от глаз кольцо скрывали; И кто возьмет его, счастлив, счастлив бывал. - Хозяин пуще всех его от милой ждал; Наместо лишь его другие получали; Хоть три раза кольцо тогда в игре теряли, Но фантов множество успели мы набрать. - Тогда, закрыв в платке, их стали разбирать; Хозяин был готов с дрожаньем потаенным Лить кофе с молоком, для уст драгих сваренным, Иль мерять алых лент три дюжины аршин; И правда, - поскипел в губах Венерин сын. Смех долго был; но чем прервалася забава? По залу пронеслась тогда несчастна слава, Что кучер сих госпож в лоб тёмну закатил И не имеет уж отвезть их больше сил. Что делать! - вдруг сосед к их счастью извещает, Что он красавицам услуги предлагает: «Извольте, госпожи, в мою карету сесть! Вы слышите; петух уж утро выкликает; А я вас посажу и утром на насесть» . - Слова не в стать; но и сия нужна была им честь. И так прелестницы сокрылися с красами; Погасли звезды все с своими ночниками; Луна потухнула, от слюны захлебнясь; Уж боги не кричат, в поварню завалясь; И Вакх, мужик хмельной, в буфете не воюет; Мыслете пишет лишь и часто пол целует; Церера сытая пред печкою не танцует; В Камчатке солнышко сияло средь полден, А я лишь в первые был грезы погружен.

428 Рассвет полночи 213. ЛОЖНАЯ ТОСКА насмешливой красавицы по Эскулапиевом исчадии От сна ли утром пробуждаюсь? Иль в вечер к сну я приближаюсь? С утра огонь в душе горит, А сердце с вечера не спит. - Увы! - ни свет не утешает, Ни тьма души не усыпляет; Мне ночь ничто - как шумный день; А шум дневной - как ночи тень. При свете и при тьме страдаю; Ищу врача, - не обретаю. О новый Боергав - из всех В тебе одном ищу утех; К тебе лишь, свет мой, пламенею И, как цветок, в разлуке тлею. А ты, жестокой, удалясь Лишь только на короткий час, Покинул всё - меня покинул, И ты, как тень, с отъездом сгинул. - Ужли ты, слова не храня, Нарочно умер для меня? - Иль ты, бесчувственный, суровый, Нашел себе дом райский новый? Иль страшна та пришла пора, Что в красных берегах Днепра Тебя сковала ввек Цирцея, Либо какая Дулъцинея? Нет, - лютый тигр души моей! Не знаешь ты меня, - ей! ей! Презревши мой несчастный пламень, Ты стал не человек, а камень.