Падший ангел

что прошла над городком,

на крыльце стоит и курит,

посыпая матерком.

Нищих нет. У павильона,

запихав бутыль в штаны,

на снегу уснул гулена

в ожидании весны.

Воробей над ним поплакал,

капнув белым на треух.

Подошла, зевнув, собака,

проворчала: «Вот лопух...»

Участковый дядя Коля

прочитал пивцу мораль:

«Замерзай, но выйди в поле —

за черту! Задвинься вдаль!

Не тревожь народ, скотина,

под святое Рождество!»

...Новогодние картинки.

Праздник. Только и всего.

* * *

Розовела вода в свеженалитых лужах.

Молодая кобыла в пространстве умытом

пробегала, вжимая пушистые уши,

колотя по воде сумасшедшим копытом!

Молодая трава на глазах удлинялась,

вылезая наружу из мрака отверстий.

Молодая земля, как волчица, линяла,

обрастая на солнце зеленою шерстью.

Убегала дорога рассвету под брюхо.

Над дорогою птицы вершили балеты...

А внизу, на дороге, стояла старуха.

И была она — внешне —.древнее планеты.

И внезапное в сердце вошло ощущенье,

что не кровь пробегает по жилам, а время!

И что всякая радость достойна прощенья,

потому что за ней — увядания бремя.

МАТЕРИ

Предвоенные дождики лета,

на Варшавском вокзале цветы!

...Я впервые на поезде еду.

Десять дней до Великой Черты.

Провожает меня, задыхаясь

от улыбок и жалобных слез,

мама... мама моя молодая,

золотой одуванчик волос!

Умоляла попутчиков слезно

присмотреть за мальчишкой в пути...

Слышишь, мама, гудок паровозный?

От вагона, дружок, отойди!

...Мы расстались. И время проворно

понесло нас по рельсам своим.

Напиталась война... И тлетворный

над дорогой рассеялся дым.

Далеко мы заехали, знаю.

До седин. И тебе не в укор —

всё я вижу: не ты, а иная

провожает меня до сих пор.

Вижу лето и солнце, как мячик,

над перроном. И люди в купе.

Золотистых волос одуванчик

все мелькает в нарядной толпе.

Провожает меня исступленно,

за окном продолжает бежать

И уже до последнего стона

будет в жизни меня провожать.

РУКИ

Стареют прежде руки: мы их видим.

Лицо нам заменяют зеркала.

В обратном, искаженном, плоском виде —

зеркальной сказкой молодость прошла.

А руки... В шрамах, линиях, узорах —

в подробностях! — они и в смертный час,

уложенные накрест перед взором, —

последнее, что видит влажный глаз.

ТЕБЕ, ГОСПОДИ!

Бегу по земле, притороченный к ней.

Измученный, к ночи влетаю в квартиру!

И вижу — Тебя... И в потемках — светлей.

...Что было бы с хрупкой планетой моей,

когда б не явились глаза Твои — миру?

Стою на холме, в окруженье врагов,

смотрю сквозь огонь на танцующий лютик.

И вижу — Тебя! В ореоле веков.

...Что было бы с ширью полей и лугов,

когда б не явились глаза Твои — людям?

И ныне, духовною жаждой томим,

читаю премудрых, которых уж нету,

но вижу — Тебя! Сквозь познания дым.

...Что было бы с сердцем и духом моим,

когда б не явились глаза Твои — свету?

Ласкаю дитя, отрешась от страстей,

и птицы поют, как на первом рассвете!

И рай различим в щебетанье детей...

...Что было бы в песнях и клятвах людей,

когда б не явились глаза Твои — детям?

И солнце восходит — на помощь Тебе!

И падают тучи вершинам на плечи.

И я Тебя вижу на Млечной тропе...

...Но что б я успел в сумасшедшей судьбе,

когда б не омыла глаза Твои — вечность?

Глеб Горбовский на отдыхе в г. Ока-па-Сахалнпс. 1958 г. Здесь

в геологических партиях рождались стихи и песни, но только

малая часть из них вошла в первую книгу поэта-геолога «Поиски

тепла» (1960). Горбовский входил в знаменитое «Горняцкое

ЛИТО» Глеба Семенова, выпустившего в 1957 г. крамольный

поэтический сборник, весь тираж которого был уничтожен

за публикацию стихотворения Л. Агеева «Дорога в небо».

Глеб Горбовский причислял себя к «ГЛЕБгварднп

СЕМЕНОВского полка».

В ОМУТЕ СТИХОПИСАНИЯ

Из книги «Остывшие следы. Записки литератора»

Добивая шестой десяток лет, все чаще ловлю себя

на крамольной мысли: не хочется жить. Устал, прито-

мился. Голова кружится. И если бы — от вина или

успехов. В основном — от сужения сосудов. В по-

ходке — неуверенность. Зубы пропали, стерлись.

Зрение на исходе. Слух перерождается в шум. Ко

всему еще — неуверенность: на ту ли карту поста-

вил, принимаясь за писательство? Не правильнее ли