Солнечные колодцы

И на братских могилах

Высевала цветы.

Концерт

Враги сожгли родную хату…

М. Исаковский

Вышел парень, невзрачный с виду,

И сказал, подождав тишины:

– Выступает хор инвалидов

Отечественной войны… –

Перед тем как они запели,

Над дорогами всей земли

Прогремели

И проскрипели

Самодельные костыли…

Песня, песня!

Сколько тоски,

Сколько горя в ней и тревоги!

И несут эту песню в дороге

Балалаечник без руки

И танцор, потерявший ноги…

Песня, песня!

Сквозь клубы пыли

Над простором родной земли

Увидали рассвет слепые

И глухие слух обрели.

И под солнцем

В потоках света

Стали черные реки видны…

Стой! Замри! Не вращайся, планета! –

Выступает

Память

Войны.

***

Порою хочется заплакать,

Да что — заплакать! Закричать,

Забиться в угол, как собака,

И, накричавшись, замолчать.

Молчать,

Чтоб все, что в мире,

Мимо

Прошло, оставшись за чертой,

Чтобы ни писем-анонимов

С угрозами и клеветой,

Ни лжи, что тащится за мною,

Ни улюлюканья дельцов!..

Но вот я слышу —

За спиною

Встают края моих отцов.

Встают размашисто, свободно,

С дымами над седой рекой…

Да что я, собственно,

Безродный

Или беспаспортный какой?

И мне ли, сыну коммуниста,

Что продолжает путь отца,

Бояться подленького свиста

И улюлюканья дельца?

Не мне!

Я помню каждый шаг

Многострадального народа.

Таких, как я, в былые годы

Меняли баре на собак.

Таким, как я, тюрьмой грозили

И, чтоб стереть с лица земли,

Таких, как я. Сынов России

В Сибирь, на каторгу вели.

Все было — тюрьма и угрозы…

Таких, как я, в былых годах

Бросали в топки паровозов

И вешали на проводах.

Все было…

Даль черна от дыма.

В огне отцовские края.

В Майданеках и Освенцимах

Сжигали вот таких, как я…

И мне ли плакать, обессилев,

В жилетку собственной судьбы,

Когда велит

Судьба России

Не уклоняться от борьбы!

Ясное утро

Вл. Чивилихину

Дымы

Уходят кверху,

И в ясном небе синем

Они стоят, как вехи,

Над селами России.

Они стоят, не дрогнув.

В любое время года

Они взлетают ровно,

Когда ясна погода.

И замирают гордо.

Зарю оповещая

И суетливый город

Спокойствием смущая.

Когда ж на небе тучи

И ветер дышит громом –

Ракитою плакучей

Дымы

Над каждым домом.

Но так или иначе,

Переживая немо,

Они свое отплачут

И снова смотрят в небо.

И, зорьку окликай,

Синеют в небе синем.

И прямота такая

Сродни тебе, Россия.

Стоят дымы,

Как вехи,

Как флаги на парадах.

Они поднялись кверху

Не для того,

Чтоб падать!..

***

Какая здесь, скажите, вера,

Когда, не зная почему,

Я вдруг, поверив,

Лицемеру

Самозабвенно руку жму?

И что ему, скажите, стоит,

Себя улыбкой осеня,

Радушно пригласить за столик

И выпить чарку за меня?

А я уже сгибаю спину.

Отдав размашистый поклон,

Вдруг похожу на славянина,

Что иноземцем взят в полон.

А я уже как будто должен,

Обязан дань ему платить,

Не думать – до чего я дожил!

И ложь в застолье говорить…

О робость многовекового

Седого рабства на Руси!

Держать за пазухою слово

Меня отныне не проси!

Ведь я не раб.

Я весь заполнен

Той верой, что во мне жива,

Тем самым Куликовым полем,

Где дремлет горькая трава.

***

Я не из тьмы явился.

Нет!

Я вечен, как теченье Волги.

Я шел к земле,

Как звездный свет, —

Стремительно и долго-долго.

Я был всегда.

И в те года,

Когда достиг земной основы,

Я часто уходил туда,

Откуда возвращался снова.

Я никогда не умирал.

Жил, настоящее приемля,

И долго землю выбирал,

Пока не выбрал

Эту землю.

Я за нее в огне горел,

Чтоб выйти к мирному рассвету.

Я с ней прошел

От первых стрел

До первой — в космосе — ракеты.

Она моя — пока живу.

И вся со мной — пока я с нею.

И глаз отцовских синеву —

Пока живу —

Забыть не смею.

Пока живу —

Мне не забыть,

Кому я, собственно, обязан

Тем,

Что могу дышать, любить

На той земле,

С которой связан

И глаз отцовской синевой,

И прямотой отцовской правды,

И кровью битвы

За Непрядвой,

И кровью битвы

Под Москвой.

И суждено мне до конца

Все вынести с тобой, Россия!

Во имя

Памяти отца,

Что прожил жизнь

Во имя сына.

Удивление

Мне нравилось размашистое пенье

Погибшего от песен соловья...

Он жил в каком-то диком удивленье,

Нисколько удивленья не тая.

В озвученной

И бесконечной шири,

Закрыв глаза,

Сидел среди ветвей.

Всему тому,

Что дважды два — четыре,

Душевно удивлялся соловей.

Все удивляло:

Озеро черемух,

И воздух, что от ландыша хмельной,

И первый взрыв полуденного грома,

Прошедшего над лесом, стороной.

Все удивляло:

И гнездо на ветке,

Где дом его, отечество, семья, —

Все это

Вместе с соловьихой верной

На песню подбивало соловья...

Со дна ручьев

Восходит вдохновенье.

Рождающее реки и моря.

Так песня началась —

От удивленья,

От неба, где затеплилась заря,

От тишины,

От задремавшей рощи,

От ветерка, что по ветвям сновал ...

Был соловей типичный «лакировщик»,

Поскольку он восторга не скрывал,

Поскольку он не каркал, как ворона,

Молчал всю зиму в дальней стороне.

Дыхание ручьев

И говор грома

Он сохранил для песен о весне.

И пел певец!

И все казалось — мало.

Он голоса и песен не жалел.

Все соловья в природе понимало,

Все соловья на песню поднимало,

И он от удивления

Шалел!

Но, видно, от избытка вдохновенья

Не выдержало сердце у певца.

И смерть к нему пришла,

Как удивленье,

Забыв о том, что жизни нет конца.

***

Я говорю:

— Моя земля, — и слышу,

Как чутко откликается она,

Под сошниками благодарно дышит

И душу опьяняет без вина.

Я знаю, ждет меня река лесная,

Где ива нестареюще цветет.

Я говорю:

— Моя тропа, —

И знаю,

Куда она в итоге приведет.

Я говорю:

— Мой дом. Моя береза.

Моя шмелем прошитая трава.

Моей России трепетные слезы

И — да простит читатель строгий прозу! —

Моей любви высокие слова.

Да не осудит существо поэта,

Когда порою

Позволяю я

Сказать в стихах:

— Мой век. Моя планета.