Пред львиною ареной,
До зрелища — надменный,
Воссел Франциск.
Величье искрит по короне,
А вкруг короля — на балконе —
Сплошь дамских венцов изыск.
По знаку высокой десницы
Распахнуто чрево темницы…
Медленьем скрывая гнев,
Выходит лев.
Таращится жадно в порыве немом —
Кругом,
Зевнув лениво.
И водит гривой,
И тянет спину,
Ложась по чину.
Повторяется вновь картина:
Король зовёт, теперь
Раскрыла рот
Вторая дверь…
Был тигра дик
На волю полёт.
Исходит, львиной мощью поражен,
Рычаньем он.
Бьёт истово хвостом,
Горит живьём —
Und recket die Zunge,
Und im Kreise scheu
Umgeht er den Leu,
Grimmig schnurrend,
Drauf streckt er sich murrend
Zur Seite nieder.
Und der König winkt wieder,
Da speit das doppelt geöffnete Haus
Zwei Leoparden auf einmal aus,
Die stürzen mit mutiger Kampfbegier
Auf das Tigertier;
Das packt sie mit seinen grimmigen Tatzen,
Und der Leu mit Gebrüll
Richtet sich auf, da wirds still;
Und herum im Kreis,
Von Mordsucht heiß,
Lagern sich die greulichen Katzen.
Da fällt von des Altans Rand
Ein Handschuh von schöner Hand
Zwischen den Tiger und den Leun
Mitten hinein.
Und zu Ritter Delorges, spottenderweis,
Wendet sich Fräulein Kunigund:
«Herr Ritter, ist Eure Lieb so heiß
Wie Ihr mirs schwöt zu jeder Stund,
Ei, so hebt mir den Handschuh auf!»
Und der Ritter, in schnellem Lauf,
Steigt hinab in den furchtbaren Zwinger
Mit festem Schritte,
Und aus der Ungeheuer Mitte
От ужаса… Его язык
Тигриный пляшет одиноко,
Сверкает око,
А зверь обходит льва.
И, то свершив едва,
Ложится рядом.
Командуя парадом,
Король опять зовет, и тут
Двух леопардов видит люд.
Они рванули к тигру парой злой,
Метнулись в бой;
Но мстит сурово лапа удалая
Его, а лев пугающе гремит,
Призвав врагов принять смиренный вид;
Дерзнувшие легли за другом друг,
И вот образовали жуткий круг
Четыре кошки, жертву ожидая.
С балкона вдруг перчатка сорвалась
Руки прелестной; бабочкой крутясь,
Она слетела вниз и меж зверей
Легла красой своей.
Насмешливо на рыцаря Делоржа
Хозяйка всей души его глядит:
«Слова любви на правду не похожи,
Коль говоривший их — не возвратит
Мне сей же миг моей перчатки милой!..»
И рыцарь храбрый быстролётной силой
Спустился тотчас в дьявольский зверинец —
Да шагом твёрдым;
И близкую к оскалившимся мордам
Nimmt er den Handschuh mit keckem Finger.
Und mit Erstaunen und mit Grauen
Sehns die Ritter und Edelfrauen,
Und gelassen bringt er den Handschuh zurük.
Da schallt ihm sein Lob aus jedem Munde,
Aber mit zätlichem Liebesblick —
Er verheiß ihm sein nahes Glük —
Empfägt ihn Frälein Kunigunde.
Und er wirft ihr den Handschuh ins Gesicht:
«Den Dank, Dame, begehr ich nicht!»
Und verläß sie zur selben Stunde.
Перчатку подхватил его мизинец.
И изумлённо храбреца — из ямы
Встречают нынче рыцари и дамы;
Бесстрастно возвращает он трофей.
Уста дворян сочатся похвалою.
И с ласковой улыбкой на лице,
Удачу обещающей в конце,
Девица обращается к герою.
Но благодарность не нужна ему —
Швырнул перчатку даме посему,
Оставив деву в тот же час — чужою.
The sheets were frozen hard, and they cut the naked hand;
The decks were like a slide, where a seaman scarce could stand;
The wind was a nor'wester, blowing squally off the sea;
And cliffs and spouting breakers were the only things a-lee.
They heard the surf a-roaring before the break of day;
But twas only with the peep of light we saw how ill we lay.
We tumbled every hand on deck instanter, with a shout,
And we gave her the maintops'l, and stood by to go about.
All day we tacked and tacked between the South Head and the North;
All day we hauled the frozen sheets, and got no further forth;
All day as cold as charity, in bitter pain and dread,
For very life and nature we tacked from head to head.
We gave the South a wider berth, for there the tide-race roared;
But every tack we made we brought the North Head close aboard:
So's we saw the cliffs and houses, and the breakers running high,
And the coastguard in his garden, with his glass against his eye.
The frost was on the village roofs as white as ocean foam;
The good red fires were burning bright in every «longshore home»;
The windows sparkled clear, and the chimneys volleyed out;
And I vow we sniffed the victuals as the vessel went about.
The bells upon the church were rung with a mighty jovial cheer;
For it's just that I should tell you how (of all days in the year)
This day of our adversity was blessè Christmas morn,
And the house above the coastguard's was the house where I was born.
