Подземный склад. Удушье. Тьма.
Мгновенной смерти закрома.
А наверху среди ветвей
Поет безумный соловей.
«О нахтигаль, мейн нахтигаль!»,
«О соловей мой, соловей!» —
Здесь напевал слащаво
Один фашистский офицер,
Подтянутый, прыщавый.
Где ты живешь? Кому поешь?
Довольны ли арийцы?
«О нахтигаль, мейн нахтигаль» —
О, ария убийцы!
«О нахтигаль, мейн нахтигаль» —
О, жажда территорий!
Оркестр в Майданеке играл
У входа в крематорий.
А на крыльце в стране чужой
Ты, мастер дел заплечных,
«О нахтигаль, мейн нахтигаль!»
Насвистывал беспечно.
Всегда охотой на людей
Ты был смертельно занят.
Всегда искусством грабежей
Ты был смертельно занят.
Хотел бы я теперь узнать,
Что делаешь на воле?
Министром стал? Попал ли в знать?
Какой ты в новой роли?
Какое сборище идей
В мозгу твоем толпится?
Под хор обугленных людей
Тебе спокойно спится?
Ты выполз. В сытости, в тепле
Живешь и смотришь в оба.
Закопана в чужой земле
Твоя глухая злоба.
Ты землю эту взять не смог,
Бежал — гремели кости.
Но ты оставил в ней комок
Своей смертельной злости,
Чтоб город, выживший тогда,
Исчез, как ветер, как вода,
Чтоб, наконец, он стал ничьим,
Поскольку он не стал твоим.
Ты раздвоился. Ты живешь
И на земле и под землей.
В одном обличье — пиво пьешь
И занимаешься семьей.
Политикой, веденьем дел.
В другом обличье — ты сидел
В земле и город сторожил,
Поскольку он работал, жил,
Ходил в кино, на стадион,
Стоял — не взорван, не сожжен!
И отворилась дверь.
В берлогу вошли братья.
Они осторожно идут в темноте.
Они осторожно идут в глубине.
Они схватят тебя за глотку
В то мгновенье, когда ты глотаешь водку
В память о той, мировой, войне.