ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ. Стихи 1940–1950 гг. (Париж, 1950)
«Войною вытоптанный лес…»
Войною вытоптанный лес,
Обшарпанный, измятый, бедный,
И вечереющих небес
Над пригородом отблеск медный,
И сквозь деревья фонарей
Пустое, мертвое сиянье, —
Но стала жизнь еще нежней,
Еще прекраснее свиданье.
Мир изнемог и мир устал.
Голодный вой ночной сирены
Недаром стужею сжимал
Сердца и городские стены,
Недаром спорили в ночи
И в грохоте бомбардировок
Упрямы, злы и горячи
Сухие голоса винтовок —
В ладони теплая хвоя,
Сухая горсть земного праха —
О, бедная земля моя,
Исполосованная страхом!
Изнеможенные поля,
Дома, зачеркнутые боем:
Ведь если ты умрешь, земля,
Мы новой больше не построим.
1945
ПОСЛЕ ВОЙНЫ [42]
1. «Нет, не мы набросали чертеж…»
Нет, не мы набросали чертеж
Нашей злой и прекрасной планеты.
Ты напрасно судьбу не тревожь:
От немой не дождаться ответа.
Крепче наших разрозненных воль
Разрушения черная воля.
Только в мире и есть — это боль,
Вечный сплав и желанья и боли.
Но пока в нас дыхание есть,
Мы не смеем уйти из природы.
Наша жизнь — и страданье, и честь,
И сиянье, и горечь свободы.
2. «Видишь, медленно вечер идет…»
Видишь, медленно вечер идет
И клюкою стучит по дороге,
И приникший к земле небосвод
Человеческой полон тревоги.
Под ногами шуршащей листвы
Темно-рыжие, сонные волны.
В тусклой луже кусок синевы
Умирает, отчаянья полный.
Это осень — твоя и моя, —
Это осень всей нашей планеты.
Дай мне руку, Россия моя, —
Как далеко еще до рассвета!
3. «Через эти поля и леса…»
Через эти поля и леса,
Там, где ты за меня умирала,
Где, как рожь, шелестят голоса
Тех, кого ты навек потеряла,
Сквозь осеннюю стужу и вой
По земле разметавшейся бури
Только б мне донести голубой,
Теплый отблеск неявной лазури.
Догорают пожары войны,
Исчезает пространство разлуки.
Дай мне руку, — о как холодны
Утомленные, нежные руки.
1945
«Над дюнами и над морем…»
Владимиру Антоненко русскому партизану,
расстрелянному апреля 1945 г. на острове Олероне.
Над дюнами и над морем,
Над скалами, вдалеке,
Всползая по желтому взгорью,
Извиваясь в песке,
Воздух, насыщенный зноем,
Струится, как серебряный мед.
Облачко, почти голубое,
Над твоей головою цветет.
К еще живой ладони
Прилипла сухая земля.
Но скоро, ты знаешь, потонет
В море — душа твоя.
Много в жизни неправды, братья,
Много горя на земном берегу.
Твое последнее рукопожатье
В бедной памяти я сберегу.
Эта смерть — лишь одна из мильона
И прекрасных, и страшных смертей.
Океанские волны с поклоном
В берег бьют у могилы твоей.
[1945,1947]
«Отчего для страданья и боли…»
Отчего для страданья и боли
Нам нетрудно слова находить?
Отчего только в жесткой неволе
Мы умеем гореть и любить?
Чем прозрачней мерцающий воздух,
Невесомей небес глубина,
Чем доступней и радостней отдых
И торжественнее тишина,
И чем ангелы реют прелестней,
Точно ласточки — в синей дали,
Тем печальней телесные песни
И беспомощней голос земли.
[1947]
ДУШЕ БЫЛ ТЕСЕН МИР…
1. «Душе был тесен мир телесный…»
Душе был тесен мир телесный
И горек времени поток,
И призрак музыки небесной
Ее, как дымом, обволок.
Не для нее земля сияла
И бедным голосом звала
Глаза ей солнце застилало,
И заглушала песни мгла.
Здесь жизнь казалась ей молчаньем,
Существованье — ремеслом.
Туда, — наперекор страданью,
Туда, — в тот невозвратный дом…
И, брезгуя земною скукой,
Разлукой до краев полна,
Она дышала нежной мукой
Ей — там — приснившегося сна.
Но света не поймали руки,
И в утлой памяти ночной
Лишь бархатные тени звуков
Скользили смутной чередой.
Очарование — крылато,
Еще воздушнее — звезда,
И человеку нет возврата
В недостижимое — туда.
