Мама мыла раму

— Не рано ли? — усмехнулся Вовка.

— Шутишь? — возмутилась Светка. — Я пять лет не была…

— А это далеко? — поинтересовался Вовка.

— Вообще-то у черта на куличиках, — вздохнула Светка. — Но мне туда не надо — мне нужно заказать памятник, то есть памятник — это громко сказано, а просто плиту, потому что, когда умер, а точнее попал под поезд отец, плиту ему поставил Газпром, который тогда еще так не назывался, а когда через двадцать пять лет умерла мать, работавшая библиотекаршей, денег совсем не было, и какой-то мужик из соседней деревни предложил мне добить мать на отцовской плите… — Светка перевела дыхание.

— Ну и?.. — нарушил паузу Вовка.

— Ну и получилась лажа, — Светка закурила, — потому что отец на фотографии молодой, а матери все-таки за пятьдесят, так что они смотрятся не как муж и жена, а как сын и мать, и потом… — Светка замолчала.

— Что? — насторожился Вовка.

— Неважно, — отрезала Светка и закончила, что я хочу заказать новую плиту, но поскольку в нашей глухомани нет никаких удобств, отвези меня на любое другое кладбище, где есть гранитная мастерская.

— Не вопрос, — ответил Вовка и добавил, что ведь мы часа за два управимся, а то мне на работу?

И Светка заверила, что конечно: делов-то куча!..

— Я слышал, ты сейчас в школе работаешь? — спросил Вовка, поворачивая руль.

— Ну да, — Светка затянулась.

— А ты любишь детей? — снова спросил Вовка.

— Знаешь, как в том анекдоте, когда грузина спрашивают: «Вы любите помидоры?» — а он отвечает: «Кушать люблю, а так нет…» — Светка выпустила дым. — Учить люблю… — и повернулась к Вовке:

— Ты, говорят, развелся?

Вовка кивнул.

— Странно, — пожала плечами Светка. — В детском саду, когда мы с девчонками играли в «дочки-матери», все всегда хотели, чтобы именно ты был «мужем», потому что другие мальчишки говорили, что хорошо, только я пошел на войну, а ты коляску возил…

Вовка затормозил.

— Приехали.

Сторож показал, где находится контора, и они пошли по длинной, усыпанной гравием дорожке.

— Я давно хотел тебя спросить… — начал Вовка, — еще когда в школе учились… — он посмотрел на Светку. — Как человек, если он не Анна Каренина, может попасть под поезд?

— Мать всю жизнь была уверена, что это дело рук гэбэшников, — как бы нехотя начала Светка. — Отец ведь в институте был всеобщим любимцем… А однажды, — продолжала она, не глядя на Вовку, — отец вернулся домой и сказал матери, что меня сегодня вызывали в комитет комсомола и предложили… осведомлять органы о настроениях среди студентов. И неделю на размышление дали. — Светка замолчала.

— А он? — прервал молчание Вовка.

— Мать говорила, что он ей это сказал, конечно, с возмущением, но и как бы с гордостью: вот, мол, понимают, кто в институте лидер… — Светка вздохнула. — Мальчишка!.. — и опять замолчала.

— И что дальше? — не унимался Вовка.

— А дальше… мать, она ж у меня с Западной Украины, заявила отцу, что я не сомневаюсь, что ты им ответишь, только на всякий случай знай: или я, или они.

— Понятно… — Вовка помолчал. — И ты думаешь, они…

— Не я, — перебила Светка. — Но мать была уверена, что ему этого не простили, и через пятнадцать лет, когда он получил такое блестящее назначение — главным инженером, в Москву, — отомстили… — Светка вытащила сигарету. — Как ты думаешь, здесь можно курить? — и добавила: — Мать говорила, что это как в «Выстреле», только там Сильвио свой удар не нанес… — Светка положила сигарету обратно в пачку. — Впрочем, она была помешана на русской литературе.

— А говоришь, с Западной Украины, — усмехнулся Вовка и, толкнув дверь конторы, пропустил Светку.

Заполнив заявление, Светка протянула его начальнику кладбища.

— И документы, пожалуйста, — попросил тот, не глядя на Светку.

Светка достала из сумки два свидетельства о смерти.

Начальник механически пробежал первое и раскрыл второе.

— Это… как? — он поднял глаза на Светку.

— Что — как? — с вызовом ответила Светка.

— Да вот же, — начальник ткнул пальцем в заявление, — в графе «Фамилия», перед «Мария Николаевна», вы пишете «Корч…» — он запнулся, — «Коч…»

— Кочмарчик, — перебила Светка.

— Правильно, — кивнул начальник. — А в свидетельстве у вас — «Яшина», — он снова посмотрел на Светку.

— Ну и что? — огрызнулась та.

— То есть как это «ну и что»? — строго сказал начальник. — У нас тут не шарашкина контора, а государственное учреждение: мы изготавливаем плиты согласно документам. А у вас, — он постучал пальцем по Светкиному заявлению, — вместо одного человека написан другой, — начальник понизил голос, — может, вообще живой… — и хмыкнул: — Прям Гоголь какой-то!

— Ничего не Гоголь! — вспыхнула Светка. — Просто мать потом замуж вышла и взяла фамилию отчима.

Начальник задумался.

— Ну и… почему вы не пишете в заявлении фамилию этого, как вы выражаетесь, отчима?

— Да потому что я его ненавидела! — взорвалась Светка.

— Попрошу не шуметь в общественном месте, — постучал карандашом по столу начальник кладбища. — А собственно, почему?

— Потому что он был парторгом в своем институте и вечно бубнил, что «советское значит отличное», а сам из всех заграниц привозил тряпки — себе и матери.

— А вам нет? — уточнил начальник.

— Да не в этом дело! — Светка вытащила сигарету. — А в том, что, когда я ушла из дома, мать сказала соседке, Вере Акимовне, а та мне потом передала, что я хоть и Мария Николаевна, но не Волконская, которая выбрала мужа, а ребенок тем временем погиб, и развелась с отчимом…

Светка покрутила сигарету в пальцах.

А молчавший до сих пор Вовка поддержал, что да, действительно, когда Светка ушла из дома, то жила у меня, как раз родители в командировку уехали, и Мария Николаевна тогда чуть с ума не сошла, а вы тут бюрократию разводите…

Начальник нахмурился.

— Хорошо, пусть так. Но вот в графе «Дата смерти» вы пишете… — он надел лежавшие на столе очки, как если бы для того, чтобы разглядеть цифры, нужно было более острое зрение, чем для того, чтобы разглядеть буквы, — «1970», хотя в свидетельстве у вас стоит «1995». — Он снял очки. — А это как?

— А так, — Светка сломала сигарету, — что когда мать умирала от рака, а участковый врач выписывал ей омнопон в расчете на один раз в сутки, а нужно было восемь, как выяснилось потом в хосписе, когда мне — по блату, то есть с помощью того же отчима, который, несмотря на то что времена переменились, остался номенклатурщиком, хотя и перестал быть отчимом, — удалось ее пристроить, чтобы она не сошла с ума от боли, она сказала, что мои муки — адские, потому что жизнь кончилась, когда погиб твой отец… А отец погиб в семидесятом.

— Н-да… — протянул начальник кладбища. — А свидетели есть?

— Свидетели чего? — не поняла Светка.

— Что она так сказала, — пояснил начальник.

Светка задумалась.

— Сын… — и, прикинув, добавила: — Ему было тогда два года было…

— Два года не считается, — твердо сказал начальник кладбища и отодвинул Светкины бумаги.

Светка и Вовка подошли к машине.

— Вовк… — Светка копнула носком туфли гравий. — А ты не мог бы… свозить меня в еще одно место?..

— Нет проблем, — Вовка открыл дверцу, пропуская Светку.

— Я тут вспомнила, — затараторила та, пристегивая ремень, — когда мы с Петровым венчались, там сбоку от храма была вывеска не то «Бюро похоронных процессий», не то «Нимфа». Я еще тогда подумала, что это плохая примета. — Светка посмотрела на Вовку. — Это недалеко…

— Так вы с Петровым венчались? — включил зажигание Вовка.

— Ну да, — Светка достала сигарету. — А потом развелись…

— Что развелись, я знаю, — Вовка крутанул руль. — А что венчались — впервые слышу.

Светка посмотрела в окно на уплывающее кладбище.

— Мне что обидно — что мать после развода не поменяла фамилию обратно, — она стряхнула пепел в пачку. — А я хочу, чтобы отец не знал…

Вовка вопросительно посмотрел на Светку.