Мама мыла раму

— Ну, ты, блин, даешь! — не выдержал Вовка.

— Только вот насчет «платит»… — дядя Саша почесал за ухом. — У нас тариф 100 рублей знак. А у вас текст уж больно короткий… — Он многозначительно посмотрел на Вовку. — Невыгодно.

— Обижаешь, — развел руками Вовка, — мы ж все-таки филологи: понимаем, что подтекст дорогого стоит.

Дядя Саша захлопнул блокнот.

— Тогда лады!

Они с Вовкой ударили по рукам, а Светка вытащила из сумки фляжку и набор из трех крошечных стопок.

— За успех нашего безнадежного дела?

— Я за рулем, — виновато ответил Вовка.

— А я на работе, — вздохнул дядя Саша.

— Вот так и спиваются русские женщины, — Светка кивнула на фляжку, — между прочим, «Наполеон», — она открутила пробку. — Дети подарили. На День учителя.

— Хорошая у вас работа, — сглотнул дядя Саша. — Благородная…

Светка наполнила свою стопку.

— А!.. Где наша не пропадала, — резанул рукой воздух дядя Саша. — По пятьдесят капель — и в бега.

— То-то, — усмехнулась Светка и наполнила вторую стопку.

— Ну если по пятьдесят капель… — промямлил Вовка.

Светка наполнила третью.

Дядя Саша встал:

— Ну, как говорится, Царствие Небесное!..

Выпили.

— Хороший коньяк, — отметил дядя Саша, садясь. — А еще ругают современную молодежь…

А Вовка, кивнув на коттеджный поселок, спросил:

— Наезжают?

— Не сыпьте соль на рану, — дядя Саша повертел в руках стопку. — Клушинские говорят, что скоро нас вообще с землей сровняют, потому-де, что кладбище недействующее… — и рукой со стопкой он показал на край кладбища, где — через овраг — начинались коттеджи. — Место кончилось…

— Конец света… — выдохнула Светка и, ни к кому не обращаясь, сказала: — А разве может быть… «недействующее кладбище»?

Наступила тишина, только слышно было, как в коттеджном поселке работает экскаватор.

— Если может быть город на костях, — нарушил молчание Вовка, — то почему бы не быть поселку?

А дядя Саша бросился успокаивать Светку, что даже если могилы закатают, наш скорбный труд не пропадет, потому что тогда… — дядя Саша вскочил, — я поставлю надгробные плиты впритык, как книги на полке… — глаза его заблестели. — Ведь в конце концов, есть только текст между прошлым и будущим…

— По-моему, это тост, — заметила Светка и налила по второй.

— Саш-ка! — раздалось со стороны дощатого сооружения.

— Труба зовет! — дядя Саша вскочил, быстро опрокинул стопку и кашлянул, что хорошо бы авансик…

И Светка стала лихорадочно рыться в сумке, но Вовка вынул из кармана стодолларовую бумажку и протянул дядя Саше. И тот замялся, что зачем аж долларами-то, но Вовка возразил, что твоему тезке вообще платили золотом за строку.

И дядя Саша положил бумажку в карман и гордо зашагал к выходу.

Светка встряхнула фляжку.

— На посошок?

Вовка кивнул и, взяв наполненную стопку, сказал, что а ведь ты так и не знаешь, за что меня тогда в комитет комсомола вызывали…

И Светка опустила стопку и подняла на Вовку глаза.

Вовка спросил:

— Помнишь, мы писали сочинение «Мой любимый школьный предмет»? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — А на следующий день Клава, которая к тому же была школьным парторгом, взяла мою тетрадь и повела меня в кабинет химии, к нашей классной, и сказала, что вы только послушайте, что ваш ученик написал вместо сочинения… — и сам себя перебил: — Как в том анекдоте: «Правда ли, что можно предохраняться чаем? — Правда. — А до или после? — Вместо».

— Извини, — запротестовала Светка и по инерции подняла стопку, — но когда твои родители уехали в командировку, это просто чудо, что я не залетела…

А Вовка, как будто не слыша, продолжал:

— …и прочитала вслух:

а Пашка Безукладников, который, оказывается, был в лаборантской, настучал на меня в комитет комсомола. Так что не зря я ему морду набил… — Вовка чокнулся со Светкой и выпил. — Хоть и не за это.

Бахчисарайский фонтан

— О! — удивленно вскрикнула Нина Ильинична, открыв дверь в коридор, куда выходили двери четырех квартир — ее и трех соседских, — и увидев появившийся здесь книжный шкаф.

Она подошла поближе: Пушкин, Лермонтов, Гоголь…

— Погибла Россия! — вздохнула Нина Ильинична, учительница литературы на пенсии, и добавила: — Шкафик мой родной…

Хотя, разумеется, это был вовсе не ее шкаф, а, как она догадалась, Наташи и Влада, ее молодых соседей из квартиры напротив, о которых она знала, что Влад — президент, а Наташа — домохозяйка.

Нина Ильинична позвонила в дверь напротив.

Открыла Наташа.

— Здравствуйте, — сказала Нина Ильинична, с вымученной улыбкой. — Что ж это вы книги… выставили?

И Наташа резко ответила, что на их месте будет камин, а что?

— А как же Свят? — напомнила Нина Ильинична.

(Свят был шестилетний сын Наташи и Влада).

— У него есть интернет, — отрезала Наташа и, кивнув на шкаф, спросила: — А вам что, мешает?

— Мешает… — с горечью начала было Нина Ильинична, но Наташа перебила, что, во-первых, его через пару дней вынесут на помойку, а во-вторых, еще неизвестно, кто здесь кому мешает, — и захлопнула дверь.

И Нина Ильинична побрела за хлебом, а когда вернулась, в коридоре стояло уже два книжных шкафа: второй возле двери квартиры, которую снимала женщина без имени.

Нина Ильинична подошла к шкафу: Тургенев, Гончаров, Некрасов…

Она позвонила.

— Шо случилось? — спросила открывшая дверь женщина.

Нина Ильинична кивнула на шкаф:

— А зачем вы книжки выбросили?

И женщина уперла руки в боки, что богатеям, значит, можно все, а нам, бедным людям, ничего?..

— А хозяйка разрешила? — перебила Нина Ильинична.

— Хозяйка сказала, что лично ей они не нужны, — ответила женщина и усмехнулась, что если России не нужны ее писатели, то нам и подавно.

— Кому это «нам»? — уточнила Нина Ильинична.

— Украине, — ответила женщина и добавила: — Потому что товар ставить некуда.

— Бедная Украина… — прошептала Нина Ильинична и медленно пошла в свою квартиру.

Она два дня не выходила из дома, а когда на третий вышла в коридор, то увидела третий книжный шкаф.

Нина Ильинична даже не подошла посмотреть, что в нем.

Но дверь возле шкафа открылась, и на пороге появилась хозяйка квартиры Таня, которая когда-то училась в классе Нины Ильиничны.

— И ты, Танюша… — выдохнула Нина Ильинична. — Такая хорошая была девочка…

Но Таня опустила глаза, что не такая уж и хорошая, потому что после одиннадцатого класса я сделала аборт, и меня это все время мучило, и я решила, что добьюсь высокого материального положения и возьму и детдома мальчика.

— А нельзя его просто… родить? — спросила Нина Ильинична.

И Таня, помотав головой, сказала, что это было бы слишком просто, ну… как если бы Татьяна вышла замуж не за генерала, а за Онегина.

И Нина Ильинична согласилась, что у тебя по литературе всегда пятерки были.

А Таня продолжала, что и вот я наконец получила хорошую работу, правда, не настолько, чтобы купить новую квартиру, но во всяком случае я уже подала заявление в детдом и теперь собираю документы.

И Нина Ильинична пожала плечами, что, наверное, все это хорошо, но…

А Таня перебила, что вы же сами говорили, что гармония, — она кивнула на шкаф с книгами, — не стоит слезинки ребенка… А я туда кроватку поставлю.

И Нина Ильинична ничего не ответила и пошаркала к выходу.

А Таня прислонилась головой к шкафу и заплакала.

А Нина Ильинична спустилась во двор и прошла к соседнему дому, в первом этаже которого был мебельный магазин.

Из магазина двое грузчиков, пожилой и молодой, выносили диван. А когда они погрузили его на машину, Нина Ильинична подошла к пожилому и спросила: