Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

Пойду напишу по инстанции...

И царапается, как конокрадка».

Я к ней вламываюсь в антракте.

«Научи,К— говорю,К— горизонту...»

А она молчит, амазонка.

А она головой качает.

А ее еще трек качает.

А глаза полны такой —

горизонтальною

тоской...

1960

Длиноного

М. Таривердиеву

Это было на взморье синем —

в Териоках ли? в Ориноко? —

она юное имя носила —

Длиноного!

Выходила — походка легкая,

а погодка такая летная!

От земли, как в стволах соки,

по ногам

подымаются

токи,

ноги праздничные гудят —

танцевать,

танцевать хотят!

Ноги! Дьяволы элегантные,

извели тебя хулиганствами!

Ты заснешь — ноги пляшут, пляшут,

как сорвавшаяся упряжка.

Пляшут даже во время сна.

Ты ногами оглушена.

Побледневшая, сокрушенная,

вместо водки даешь крюшоны —

под прилавком сто дьяволят

танцевать,

танцевать хотят!

«Танцы-шманцы?! — сопит завмаг.К—

Ах, у женщины ум в ногах».

Но не слушает Длиноного

философского монолога.

Как ей хочется повышаться

на кружке инвентаризации!

Ну, а ноги несут сами —

к босанове несут,

к самбе!

Он — приезжий. Чудной как цуцик.

«Потанцуем?»

Ноги, ноги, такие умные!

Ну, а ночи, такие лунные!

Длиноного, побойся Бога,

сумасшедшая Длиноного!

А потом она вздрогнет: «Хватит».

Как коня, колени обхватит

и качается, обхватив,

под насвистывающий мотив...

Что с тобой, моя Длиноного?..

Ты — далеко.

1963

* * *

Над Академией,

осатанев,

грехопадением

падает снег.

Парками, скверами

счастье взвилось.

Мы были первыми.

С нас началось.

Ласки, погони,

искры из глаз.

Все — эпигоны,

все после нас.

Лифы, молитвы,

свист пулевой,

прыганья в лифты

вниз головой!..

1950

Латышский эскиз

Уходят парни от невест.

Невесть зачем из отчих мест

три парня подались на Запад.

Их кто-то выдает. Их цапают.

41-й год. Привет!

«Суд идет!» Десять лет.

«Возлюбленный, когда ж вернешься?!

четыре тыщи дней, как ноша,

четыре тысячи ночей

не побывала я ничьей,

соседским детям десять лет,

прошла война, тебя все нет,

четыре тыщи солнц скатилось,

как ты там мучаешься, милый,

живой ли ты и невредимый?

предела нету для любимой —

ополоумевши любя,

я, Рута, выдала тебя —

из тюрьм приходят иногда,

из заграницы — никогда...»

...Он бьет ее, с утра напившись.

Свистит его костыль над пирсом.

О, вопли женщины седой:

«Любимый мой! Любимый мой!»

1963

Осень в Сигулде

Свисаю с вагонной площадки,

прощайте,

прощай, мое лето,

пора мне,

на даче стучат топорами,

мой дом забивают дощатый,

прощайте,

леса мои сбросили кроны,

пусты они и грустны,

как ящик с аккордеона,

а музыку — унесли,

мы — люди,

мы тоже порожни,

уходим мы,

так уж положено,

из стен,

матерей

и из женщин,

и этот порядок извечен,

прощай, моя мама,

у окон

ты станешь прозрачно, как кокон,

наверно, умаялась за день,